В антракте
Добавлено:
23 Апрель 2012 13:59 Dobrolet
За какие-то две-три минуты начавшегося гололеда взлетно-посадочная полоса заледенела так, что выпускать и принимать самолеты стало невозможно. Аэропорт тут же закрылся на три часа, и летевшие воздушные корабли повернули обратно, на аэродромы вылета или на ближайшие запасные.
По этому случаю на командном пункте аэропорта наступил тот антракт, когда и пожилые, и молодые диспетчеры, не спеша, дымя сигаретами, коротали время за [177] разговорами. Говорили о всякой всячине. И как-то сам по себе разговор пошел о судьбах летчиков, известных и неизвестных.
— Что ни говори, братцы, а среди нас были, есть и будут счастливчики и несчастливчики,—уверял Елисей Иванович Ползунов, бывший летчик-истребитель, фронтовик.— Одного эта судьба-матушка ласково и нежно берет под руки и ведет его, голубчика, по ступенькам служебной лестницы до самого верха, другого же, злодейка, подкарауливает, можно сказать, прямо на «взлете» в расцвете сил.
Так-то оно так, Елисей Иванович,— перебил его Владимир Владимирович Надеждин.— Но если с другой стороны хорошенько присмотреться и подумать, то все же судьба-матушка, как изволил ты сказать,— в собственных руках каждого. Едва ли вы найдете пример, чтобы летчик, хороший летчик, уйдя от неминуемой гибели, впредь отказался бы от полетов, отказался от авиации.
Да, пожалуй, это так,— согласился Ползунов.
В разговор старших не вступали только двое. Это были совсем юные диспетчеры-стажеры, вышедшие не из летной среды, а окончившие после десятилетки двухгодичную школу диспетчеров гражданской авиации. Один из них спросил:
Владимир Владимирович, расскажите, пожалуйста, о себе. И вообще, как вы попали в авиацию?
О чем же рассказать вам, ребята? Родился и вырос, как и большинство моих сверстников, в деревне, вблизи Волги. И знаете, рос большим фантазером и выдумщиком. В жаркие летние дни мы прыгали с кручи в реку в страшный темный омут, в котором, по рассказам деда Егора, издавна водились черти. И на самые высоченные деревья взбирались, как обезьяны, быстро и цепко, и по крутым крышам сараев лазили.
Однако и на чтение у меня время находилось. В нашей сельской школе, где моя мать учительствовала, была хорошая библиотека. Приключенческие книги я книги о жизни замечательных людей будоражили мое воображение. Мне очень хотелось стать летчиком-истребителем.
Об этой своей сокровенной мечте я никогда и никому не говорил, даже матери. Считал, что летчиками могут быть только люди особые — могучие, как Чкалов и Покрышкин. [178]
Как-то вечером, когда мои сестры и братишка уже спали, а я лежал в темноте с закрытыми глазами и «парил в заоблачной выси», к нам в дверь кто-то постучал.
Пришел старый дед Егор, тот самый, что чертями отпугивал нас от страшного омута. Я замер, притворился спящим. Интересно же было знать, зачем принесло его в такую пору.
— Вот вить дело какое щекотливое,— заговорил дед.— Мне помощник требуется, то исть подпасок. Вот Вовку бы твоего... С ответом не тороплю, подумай.
Егор ушел, но тут же вернулся из сенец.
— Ай-ай-ай, рыбу-то чуть не позабыл: тута в корзине и лини, и щука. И ушицу сваришь, и пожаришь.
Сперва мать стыдилась моего пастушьего положения, переживала, когда будила меня рано-рано, до восхода солнца. Потом свыклась.
Корма в то лето были сочные, разнотравье — по пояс. Сытые, неторопливые коровы да доверчивые телочки и бычки привыкли ко мне и побаивались взмаха тяжелого кнута, издававшего сильный хлопок. Даже всегда чем-то недовольный бык Ласий с железным кольцом в широких влажных ноздрях покорялся моим окрикам и взмаху кнута.-
Обычно неотступно за мной следовали две собачки — бело-черный Награждай с глубоким шрамом через весь лоб от волчьих клыков и черная Жучка. Награждай был верным стражем телят и овец.
Однажды Награждай сцепился с таким матерым волчищем, что не подоспей я к нему на помощь, ему бы не жить. Сначала Награждай свалил волка, потом тот как-то вывернулся и навалился на Награждая и уже подбирался большущими клыками к горлу. Вот в это время я и подбежал, со всего размаха ударил дубиной серого по голове, он и ноги вытянул.
За лето хоть я заметно и не подрос, но окреп. Молоко парное пил вволю прямо на пастбище, куда бабы приходили доить коров. И трудодни мне шли как взрослому.
О полетах я тогда перестал и думать. Да и вообще перестал мечтать, потому что за день, бывало, намаешься так, что только бы добраться до постели.
Вскоре после войны, когда я оканчивал среднюю школу и уже твердо решил поступить в университет на математический факультет (но математике у меня были одни пятерки), к деду Егору приехал на побывку внук— сержант Никита, Никита был рослый и красивый, в лет-[179]ной форме, с сержантскими лычками, блестящими медалями. По сему случаю дед Егор с бабкой Акулиной собрали гостей. И нас с матерью пригласили.
Дед Егор был в старинной гимнастерке с двумя Георгиевскими крестами на груди. Весь какой-то чистый, светлый. Поглаживая мягкую белую бороду, он обвел всех присутствующих за двумя столами и сказал:
— Выпьем ноне, дорогие гости, за славных воинов наших, за живых и погибших.
Бабы заплакали. Заплакала мать. Да и сам дед Егор не сдерживал слез. Ведь и его два сына не пришли с воины.
Никита вынул из бокового кармана бумажник Достал фотокарточку и стал всем показывать:
— Майор Сорокин! У него вся грудь в орденах.
Я тоже посмотрел на ту фотокарточку. Действительно, у самолета стояли во весь рост летчики. А у того самого Сорокина больше всех было орденов и медалей. Только ростом он был меньше всех.
Летает как бог, даже лучше!—комментировал Никита.
Странно,— усомнился я,— роста небольшого, а летает «как бог».
...Той весной военкомат набирал по комсомольским путевкам кандидатов в военное летное училище. Рискнул н я. И, представьте себе, медицинская комиссия признала меня годным к летной службе без ограничения. Возвращаясь домой, чувствовал себя на седьмом небе.
А дальше, а дальше как было?
А дальше случилось так. Через пятнадцать лет, после окончания высшего военного летного училища и службы в истребительных частях, меня назначили к Сорокину, тому самому Сорокину, что «летал как бог». Он был уже полковником. В годах. Собирался в запас. Я летал тогда на всепогодном истребителе-перехватчике. Однажды мы с товарищами поехали в лес и, возвращаясь обратно, попали в аварию. Да не совсем удачно... Очнулся через двое суток на больничной койке.
Врачи, спасибо им, «склеили» меня. Но с небом,—Надеждин глубоко затянулся сигаретой,— с небом пришлось расстаться навсегда. Вот с той поры и прихрамываю на правую ногу. Думал все, жизнь кончилась. Ведь никуда-то я не гожусь.
Потом взял себя в руки... И подался я в аэропорт.[180]
Там в службе движения люди требовались. Медицина ценя пропустила. И вот, как видите, шестой год работаю здесь и чувствую себя при настоящем деле.
...В динамике командно-диспетчерского пункта раздался голос руководителя полетов:
— Взлетно-посадочная полоса очищена от гололеда. Возобновляем прием и выпуск самолетов.
— Но вот, друзья, антракт окончен. За дело!—сказал Надеждин, усаживаясь за пульт.
— 65023! Я — «Кристалл!»— Надеждин вызывал очередной борт, подходящий к аэродрому.
Голос его звучал четко и ясно. И лицо, рассеченное глубоким шрамом, заметно преобразилось, даже как-то помолодело, как будто в этот момент он сам находился не на земле, а в полете.