На земле туман
Добавлено:
23 Апрель 2012 13:42 Dobrolet
Рейс подходил к своему обычному концу.
Через несколько минут самолет должен войти в зону аэропорта назначения.
В просторной кабине пилотов тепло, уютно; множество приборов, фосфоресцируя, излучают мягкий зеленоватый свет. Командир корабля Вихров, русый худощавый и на первый взгляд суровый человек, сидит, погруженный в свои мысли. Вместо него сейчас работает автопилот.
Солнце уже спряталось за горизонт, но слабые, нежные отблески его еще ласкают западный свод неба. А с востока навстречу самолету надвигаются темно-синие тучи. Вскоре все померкло. Земля исчезла. Вихров видит только закругленный нос самолета, двигатель и большой прозрачный, как стекло, след вращающегося воздушного винта. Полет вслепую. Но старый Михалыч доволен: «движки» работают хорошо. Не торопясь, он достает моторные формуляры, надевает очки и делает какие-то записи. «Терапевт авиадвигателей!»—добродушно усмехнулся Вихров. Позади Семенова, второго пилота,— радиорубка. Повернув голову, Вихров видит бортрадиста Чингиса — своего воспитанника и любимца. Чингис так же молод, как и Семенов, но второй пилот белокур, а Чингис — черный. Заглянув в дверь, он, улыбаясь, докладывает:
— Анатоль Андреевич! Диспетчерская передает: следовать на четыре восемьсот...
Вихров кивает головой и спокойно откидывается на спинку кресла. Закуривает. На душе хорошо, немножко торжественно. Скоро конец рейса и отдых. Он мысленно представил себе, что сейчас делается дома. Уже, поди, накрыт праздничный стол, возле него суетятся домашние; вероятно, пришел кто-либо из близких друзей — все привыкли к точности Вихрова.
Да и день у него сегодня особенный. Этим рейсом он завершает безаварийный налет пяти миллионов километров. Больше, чем сто двадцать раз вокруг Земли! Не [162] шутка... А ведь столько испытал! Летал в просторном небе Казахстана и над грозными заостренными хребтами Тянь-Шаня. В тридцать шестом спасал группу альпинистов Абалакова, ходивших на штурм вершины неприступного Хан-Тенгри. А через год Крайний Север, Заполярье. Так до самой войны.
Вихров снова смотрит на Михалыча. Этот тоже все испытал. В авиации с мальчишек. А вот Семенов—ну что ему известно? Вот он развалился в кресле и сладко дремлет... Ему, видите ли, не нравится тихоходный пассажирский «тарантас». Скорость мала. Давай реактивный. «Эх ты, кенарь желторотый!»—думал о втором пилоте Вихров. Вспомнил, как прибыл к ним Семенов. Одет модно, держится самоуверенно, независимо и даже высокомерно: видите ли, в военной авиации на последних «мигах» летал.
Командир корабля Иванов, с которым Семенов начал работать в Аэрофлоте, после нескольких полетов наотрез отказался от него: «Мне такой второй не нужен. В слепом — тумак тумаком! Да и вообще, бесперспективный в транспортной авиации. Годик-другой пусть полетает в легкомоторной в ясную погоду: повозит почту по местным линиям, попылит поля, сусликов посмотрит... А там видно будет!»
А он, Вихров, все же взял Семенова. Любил повозиться с «сырыми» юнцами — иногда из них получается толк. Правда, отношения сначала сложились скверные. Вроде бы и способный парень, а летает неровно: один раз все сделает, как по инструкции, без замечаний, другой — не узнать: небрежен, не в меру порывист или вял.
— Шалопай, не будет толку!—говорили летчики о Семенове.
А он, как нарочно, что ни день, то непременно что-нибудь да отмочит. Как-то в буфете, сидя с дружками, хвастался:
— Тоже мне самолеты — полуторки старые! Ни скорости, ни высоты. Другое дело истребитель — хватишь ручку на себя и мигом в стратосфере!
Эх, молодость необузданная! Может быть, от нее-то и нет постоянства в полетах? Вихров посмотрел на дремлющего Семенова: у того по-мальчишески оттопырилась верхняя губа.
«Сосунок!» — думает он и улыбается.
...Скоро посадка. Захотелось походить, размяться. Нужно разбудить Семенова. Но пожалел, передумал: [163] «Когда свяжусь с землей, тогда уж». Пригладил седые волосы, включил рацию.
— «Кристалл», «Кристалл». Я сорок шесть четыреста тридцатый. Вошел в вашу зону в облаках. Высота 4800 метров. Прошу условия подхода и посадки.
Через несколько секунд раздался четкий голос земли:
— Подходите на своем эшелоне. Условия посадки дам дополнительно.
Короткая пауза и тот же голос спросил:
— 430-й, сколько у вас осталось горючего?
Запрос насторожил Вихрова: «Неспроста спрашивают»,— подумал он. Доложил:
— На час сорок. А в чем дело?
Нас неожиданно закрыло густым туманом. Идите на запасной в Энск!
Вас понял! Иду на запасной.
И, недовольный, еще раз громко повторил:
— Иду на запасной!
Семенов, услышав слова командира, насторожился. Он, в сущности, не спал, а находился в состоянии полудремы. Для него не секрет, что Вихров, хотя и относится к нему неплохо, но почему-то не доверяет.
Скучно Семенову... Даже сейчас он думает о вещах совсем посторонних. О бортпроводнице Вале: «Молоденькая, но не тронь — обожжешься! С такой шутки в сторону. Ишь ты, каким зверьком взглянула утром. И отвернулась, не стала разговаривать. А чего я робею? Перед кем? Перед девушкой! Смешно...»
Вихров велел рассчитать штурманский план до запасного. Ему дай все точно, как в аптеке: и путевую скорость, и контрольные радиопеленги, и время прилета. А зачем? Лететь-то всего какой-то час. Кругом локаторы. Следят за каждым лоскутком неба.
Наконец закончил расчеты. Подал Вихрову:
— Готово, Анатолий Андреевич! Быстро домчимся. Ветер хорошо помогает.
Вихров скептически покачал головой.
— Говоришь, помогает?— сказал он и посмотрел Семенову в глаза.— А вдруг переменится? Тогда что?
Семенов смутился. Нахмурился. Повернулся к бортрадисту, скомандовал:
— Чингис, собери ветер. От трех тысяч до пяти. Да поживее.
Потом вышел в пассажирскую. В салоне горели все плафоны. От их света было светло и уютно. Длинные [164] ряды кресел почти все заняты пассажирами. Люди чувствовали себя по-домашнему.
В средних рядах неугомонно шумят летящие по льготным тарифам студенты. Неподалеку от них дремлет старушка в очках. Она чем-то напоминает Семенову его бабушку. Он ласково посмотрел на ее доброе, в черном обрамлении кружевной косынки лицо.
— Ты кто такой будешь?— неожиданно раздался возле Семенова звонкий детский голос.
Семенов повернул голову в сторону сиденья, мимо которого проходил. На него с живым любопытством смотрели большие темные глаза. Малыш в вязаном костюмчике твердо стоял на ногах, поставив ручонки на бедра, и ждал ответа.
- Эх ты! Какой отчаянный бутуз!—рассмеялся Се¬менов.
- Я не бутуз. Я Витька! А это моя мама,—добавил он, указывая пухленькими пальчиками на смуглую молодую женщину.
Семенов протянул руку мальчику. Тот живо шлепнул по ладони пилота своей теплой ручонкой.
- Нехорошо, Витя, так со взрослыми разговаривать,— укоризненно сказала мать мальчику.— Вы уж извините, пожалуйста.
— Ничего. Говорит как мужчина с мужчиной...— улыбнулся Семенов и дал мальчику дорожных карамелек.
Валю он нашел в конце самолета. Склонив аккуратно причесанную каштановую голову, она что-то писала в толстую тетрадь.
— Прошу тебя объявить пассажирам — идем на запасной. Наш закрыт туманом. Через часик сядем.
Он круто повернулся, направился в кабину, но навстречу ему поднялся высокий, сухой усач.
— Послушайте, молодой человек,— заговорил он сиплым голосом.— Мы уже должны быть на земле. В чем дело? Ветер держит или еще что?
— Нет, ветер не держит,— вежливо ответил Семенов.— На нашем аэродроме густой туман — вынуждены идти на запасной.
— Что значит туман при современных средствах посадки?
Всем своим видом и тоном пассажир явно хотел показать свою осведомленность в делах авиации. Семенову это не понравилось, но он продолжал спокойно: [165]
— К сожалению, посадка в густом тумане без риска невозможна.
— Усач пожал плечами:
— Мы в космосе летаем. А вы — туман... Мы платим деньги не для того, чтобы летать на запасные. Вы понимаете, что такое время, например, для меня?
— Ближние пассажиры выглядывали из-за высоких спинок кресел, с любопытством вслушивались в их разговор.
— Семенова это начало все больше раздражать, и он ответил зло:
— Космос космосом, а туман туманом...
В пилотской Семенова ждала новая неприятность — радист доложил командиру: «Прохождение неважное. Никого не слышу».
Вихров пошевелил на голове волосы и неторопливо закурил сигарету. Радисту приказал:
— Через другие борты попытайся связаться, Чингис.
— Других самолетов тоже не слышу, командир,— ответил радист.
Михалыч безмолвно следил за показанием приборов. А сейчас он встал, неожиданно спросил:
— Стало быть, Андреевич, на запасной?
— Выходит, так, так Михалыч,— чуть кивнув, ответил Вихров.— Вспомни, как бывало: Дудинка, Хатанга... Да мало ли где мы колесили с тобой?! Каких только основных и запасных не видели!
— Бывало...
Михалыч дотянулся до топливомерных часов на приборной доске, поморщился: «Горючего маловато!» Он сдержанный человек и никогда не вмешивался в чисто летные дела, но сегодня ему, как никогда, хотелось быть на земле и поздравить своего командира с пятым миллионом, а уж заодно и «тряхнуть стариной».
— Кому-кому, а уж тебе-то, Андреевич, можно было потребовать посадку дома, не лететь куда-то к бису на кулички.
Вихров бросил удивленный взгляд на недовольное лицо Михалыча:
— Забыл, ты, старина, что такое туман? Совсем стареешь...
— Стало быть, старею. И обидно за вас же, летчиков. Решают же ученые и инженеры задачу, как бы видеть землю в тумане, да пороху, знать, не хватает. Стоял бы вот на этой доске небольшой экранчик и на нем бы [166] наша посадочная бетонка видна была, как футбольное поле на экране телевизора... Тогда к бису все запасные...
Вихров знал: Михалыч скоро не уймется, так и будет негромко брюзжать, стоит только ему завестись. И поэтому ничего не ответил, продолжал думать про себя.
Семенову тоже спокойно не сиделось; он ерзал в кресле и уж в который раз поворачивался к радисту:
— Чингис, как ветер?
Тот отрицательно покачивал головой, озабоченно выстукивал азбуку Морзе. Делал небольшие паузы — слушал и снова стучал, и снова слушал...
Самолет начало встряхивать.
— Возьми управление.— сказал Вихров Семенову и наклонился к пульту — выключил автопилот. Повернулся к радисту, спросил:—Уснули, что ли, там, на земле? Половину пролетели, а связи нет.
Болтанка усилилась. Временами самолет заваливало в большие крены, швыряло то вверх, то вниз.
В этих условиях тяжело и опытному пилоту, а Семенову тем более. Крупные капли пота скатывались с его лица.
По штурманским расчетам, уже должны были пройти последний контрольный пункт, но приводную радиостанцию с помощью радиокомпаса обнаружить так и не удалось. Вихров вторично проверил расчеты: «Все правильно. В чем же дело?» Он стал вращать ручку настройки радиокомпаса, но стрелка как взбесилась: кружилась, бегала по циферблату, но не брала приводную. «Неужели отказал радиокомпас?— с тревогой подумал Вихров и пристально посмотрел на топливомеры.— Горючего очень мало. Если лететь по прямой — хватит. Но с землей связи нет. И они не знают этой кратчайшей прямой».
Вихров постучал пальцем о маленький переключатель и после небольшого раздумья решился на крайнюю меру— включил сигнал бедствия: «S0S!..» «Всем, всем, всем!»—летели в ночь невидимые радиосигналы: «S0S! S0S!..»
— Михалыч!.
— Что, командир?— Обветренное лицо старого механика невозмутимо.
— Установи самый экономный режим.
— Понял, командир.
Моторы уже не гудят, а только шуршат, экономя каждую каплю топлива. Уменьшилась скорость полета, но [167] это теперь неважно. Важно дольше продержаться в воздухе. Может быть, их все же обнаружит земля.
Но вот на темном фоне приборной доски вспыхнули красные лампочки, предупреждающие, что горючее на исходе. Теперь полет продолжался на самых нежных и самых чувствительных струнах — на нервах экипажа Вихров всматривался вниз, в темноту. Ничего... Ни одного просвета среди белесой мути. Земля плотно закрыта толстым слоем облаков и тумана.
...Вихров хмурил выцветшие брови, шевелил серебристые волосы, внутренне злился и ругал себя: «Долетался, старый дурень!» И тут вспомнил зиму сорок второго.
...Ночь такая же хмурая, туманная. Возвращались с боевого — бомбили глубокий тыл врага. Зенитные осколки разбили приборы и радиооборудование. К счастью, оставался невредимым магнитный компас, но он один не мог привести их на свой аэродром. Шли на восток. Дальше на восток! На последних каплях бензина — на восток, чтобы не попасть к противнику. И когда была полная уверенность, что фронт позади, он, капитан Вихров, приказал экипажу: «Покинуть самолет!» Но уступил настойчивой просьбе своих боевых товарищей — отменил свой приказ. Пробились вниз через плотные облака и сели на глубокий снег. Экипаж и тяжелый бомбардировщик целы! Экипаж верил ему — боевому командиру. Но тогда был один боевой экипаж, а теперь и пассажиры... И сейчас выхода нет! Только посадка! Легко сказать — садиться! Садиться черт знает где, ночью, в плохую погоду, садиться, когда где-то, быть может, совсем-совсем рядом освещенный аэродром.
Командир взглянул на Михалыча, тот уже уперся крепкими руками в спинку кресла: уставился в топливомеры. Вихров приказал Семенову:
— Живо к пассажирам! Вале скажи: всех пристегнуть, да покрепче. Только без лишних слов, по-командирски четко и строго.
Болтанка стала еще сильней. «Неплохо бы передать земле о болтанке, уж очень она напоминает грозовое положение. Для марта, конечно, рановато, но грозы бывают и зимой»,— заметил Вихров.
Семенов тоже пристально всматривался в приборы, помогая командиру вести самолет. Слева сверкнуло, и длинные красновато-желтые зигзаги рассыпались в темноте. [168]
— Гроза!— вскрикнул Михалыч.
Самолет швыряло, как лодчонку в бушевавшем океане.
И тут перед самым носом самолета вспыхнула огромная молния. Ослепила всех. Вихров уже не слышал оглушительного взрыва воздуха. Он почувствовал только звон в ушах — молния ударила через наушники: запрыгали они, все завертелось, закружилось.
«Конец!»— мелькнула мысль. С усилием заставил себя откинуться на спинку, чтобы не свалиться на штурвал самолета. Михалыч бережно поддержал его, сбросил с головы радиотелефоны.
— Анатолий, что с тобой?
Вихров медленно приоткрыл глаза. Он смутно увидел приборную доску — как на пикировании, стрелка высотомера бежала вниз.
Семенов взял управление на себя. Напряженно выводил вздрагивающий самолет из крутого падения.
— Молодец!— вырвалось у Михалыча.
Крепко стиснув зубы, держал штурвал. На выпуклом его лбу резко выступила вздувшаяся вена. С лица исчезла густая краска.
«Скорее бы кончилась облачность,— с волнением думал он.— Не до земли же она. Если до земли... что тогда?»
Контуженный молнией, Вихров нервничал — никогда с ним этого не было, злился: «Не понял, слабак. Слабак!.. Но что такое? Вроде моторы загудели? Так и есть!» И он заметил: левая рука второго пилота резко двинула секторы газа вперед, и одновременно Семенов потянул штурвал на себя, перевел самолет в самое пологое, еле заметное снижение.
«Молодчина!»—хотел сказать Вихров, но только вздох облегчения вырвался из его груди.
В это время Михалыч и Чингис обрадовано закричали:
— Земля!
Самолет вынырнул из низких моросящих облаков. Прямо по курсу смутно вырисовывались серые контуры поля, а более отчетливо — темные пятна леса.
Слева поляна!— крикнул Чингис.
Где поляна?— нервно переспросил Семенов.— Не вижу!
И нужно же тому быть — самолет в этот момент врезался в густой заряд дождя и снега. Проскочили поляну! [169]
Глаз Михалыча скользнул по топливомерам. Сердце нуло, оборвалось: на нулях! А внизу лишь мелькают макушки деревьев. Вдруг самолет резко накренился — Семенов развернул его вправо:
— Садимся! Фары! Шасси не выпускать!..
— Есть шасси не выпускать!— громко повторил Михалыч и убрал руку с крана выпуска шасси.
Навстречу пронизывающим темноту лучам посадочных фар мчались макушки сосен...
Еще секунда — лучи лизнули поверхность поляны Машина на большой скорости шаркнула по заснеженной земле фюзеляжем, вздрагивая, стирала своим металлическим брюхом неровности...
Самолет качнулся и замер. Все разом стихло.
— В случае пожара нажми аварийную кнопку. Все огнетушители сработают!— бросил Семенову Михалыч, а сам проворно щелкнул замками аварийного люка, легко подтянулся на руках и, скользнув по фюзеляжу, спрыгнул на землю.
Луч карманного фонарика заиграл на двигателях, фюзеляже, крыльях. Самолет распластал широкие крылья, как усталая птица, прижался к сырой, холодной земле.
— Все в порядке!— бодрым голосом кричал Михалыч снизу.— Только лопасти...
Вспыхнул свет в пилотской и пассажирской — Семенов включил аккумуляторные батареи.
Вихров устало провел ладонью по осунувшемуся лицу. К нему медленно возвращались силы. Он пытался встать с кресла. Но Семенов ласково предупредил его:
— Анатолий Андреевич, пожалуйста, сидите: вам пока вставать нельзя.
Вихров кивнул в сторону пассажирской: «Как там?» Поднимаясь с кресла, Семенов только теперь почувствовал усталость и слабое головокружение. Ныли ноги, и руки немножко тряслись.
Ему навстречу в коридорчике попалась Валя. Он схватил ее холодные руки.
- Ну как?
- Хор-р-ро-шо,— заикаясь, ответила Валя, еще не пришедшая в себя от испуга; крупные слезы брызнули из ее глаз.
- Ну что ты? Что ты, Валюша? Все хорошо. Успокойся. И пройди, пожалуйста, быстрее к командиру. Анатолию Андреевичу плохо. [170]
Валя бросилась в пилотскую, вытирая на ходу слезы.
Семенов открыл дверь в салон, вглядываясь в знакомые лица. Трудно было понять — испуг или оцепенение охватили пассажиров. Они молча, недоуменно ожидали от него ответа на немой вопрос: «Что случилось?»
Усач, кряхтя, отстегивал ремни. Затем грузно встал и подошел к пилоту.
- Вы понимаете, друг мой, я врач и не первый раз летаю. Мне казалось, я буду нужен в случае чего,— сказал он, широко улыбаясь.— К счастью, кажется, все обошлось благополучно.
Пассажиры оживленно зашевелились, вставая с мест.
Семенов тоже улыбнулся доктору:
— Спасибо, доктор. Вы действительно теперь нужны. Пройдите, пожалуйста, к командиру.
Потом нагнулся к спящему Витьке. Мать все еще прижимала ребенка к себе, как бы пытаясь загородить его от чего-то страшного, что угрожало ее малышу. Но летчик, стоявший рядом с ней, улыбался — значит, все миновало.
— А ведь Витька так и не проснулся!
— Железные нервы у вашего сына!
В ясных глазах молодой женщины он уже не видел отчаянной тревоги: в них была радость и, кажется, слезы...
— Теперь будет спать до вертолета,— и, подняв лицо к пассажирам, приложил палец к губам.— Тс-с-с...