Это было утром тридцатого апреля, накануне Первого мая. Тихий ветерок приятно бодрил уставшее после долгих бессонных ночей тело. Ласковое весеннее солнце
[114]
щедро грело темные купола палаток, и снежная пыль, насыпанная на них воздушными струями авиационных моторов, тут же таяла на темной обшивке походного жилья и стекала вниз робкими ручейками.
А над лагерем, разбитым на самом Северном полюсе, день и ночь трепетало на ветру алое знамя нашей Родины, укрепленное на сияющей грани высокого, причудливого тороса. Знамя страны, люди которой впервые в истории человечества пробились к центру Арктики, покорили Северный полюс и теперь все глубже и глубже проникают в тайны полярных дрейфующих льдов, в тайны «кухни» капризной арктической погоды. Чего греха таить, автору этих записок очень хотелось написать в путевом блокноте что-нибудь торжественное, необыкновенное о полюсе. Все-таки, как ни говорите, Северный полюс... Но как только бензовоз опустился на лед, нужно было срочно вытаскивать из его вместительного нутра ящики с яблоками и апельсинами, сгущенным молоком и нечерствеющими буханками хлеба. А потом мчаться на противоположный конец льдины на... производственное совещание. Да, на самое настоящее производственное совещание, которое начиналось на льду, па Северном полюсе.
Буквально час-полтора после вылета бензовоза с Диксона оттуда же стартовал самолет начальника экспедиций. На этот раз на флагманском самолете прилетели начальник экспедиций Василий Федотович Бурханов, академик Дмитрий Иванович Щербаков, директор Арктического института Вячеслав Васильевич Фролов и некоторые другие работники Главсевморпути. Вместе с научными сотрудниками отряда Острекина они решили провести небольшое «летучее» совещание. Подвести итоги первых дней работ по исследованию подводного хребта имени Ломоносова в районе полюса и наметить ближайшие, наиболее важные районы последующих посадок.
— Сначала мы послушаем доклад штурмана отряда товарища Падалко. Прошу вас, Вадим Петрович, — начал Бурханов.
Во флагманском самолете было очень тесно. Еще бы, — там собралось человек двадцать, и каждому хоте-
[115]
лось пробраться поближе к штурманскому столику, заваленному картами приполюсных широт.
С трудом протиснувшись к столику, Падалко раскрыл еще одну батометрическую карту района полюса. Во многих местах она была испещрена цифрами и значками, показывающими глубины океана, и извилистыми линиями изобат. В самом центре карты, за последней параллелью значилось: 4 033 метра. Это была глубина Ледовитого океана на Северном полюсе. А рядом стояли цифры глубин, молчаливо свидетельствующие о том, что вокруг вершины мира, под тонким покровом льда и толщью студеной воды у нас под ногами угрюмо возвышались пики подводного хребта имени Ломоносова. Даже там, под водой, природа словно пыталась подальше упрятать, огородить гранитными утесами ту точку земли, через которую проходит воображаемая ось вращения нашей планеты.
Рост у Вадима Петровича Падалко саженный, и ему пришлось основательно согнуться, чтобы не задеть головой «потолок» самолета.
— До того как испортиться погоде, — начал Падалко свой доклад, — мы тщательно обследовали район этих широт. — Штурман несколько раз очертил указкой довольно обширную часть приполюсного района — Все нанесенные на карту точки — это места наших недавних посадок на лед и промера океанских глубин.
Надо сказать, — продолжал Падалко, — перед нами вырисовывается довольно интересная картина: сразу же от полюса, в сторону Новосибирских островов хребет круто поднимается и местами его вершины подходят до тысячи метров к поверхности океана. Вероятно, эти пики оказывают особенно сильное влияние на природу течений и, конечно, на дрейф льдов во всем Центральном бассейне Арктики.
Вчера мы несколько раз пытались произвести посадку в наиболее интересной в этом отношении точке. Но, — Падалко развел руками, словно извинялся перед собравшимися учеными, — не нашли подходящей площадки... Лед молодой, тонкий, много разводий. Думаем, что за ночь его пронесло дрейфом и нагнало новый, более крепкий. Поэтому сегодня с утра наметили
[116]
лететь туда еще раз. Только сделав это, мы сможем двигаться дальше, к Новосибирским островам. С посадками через сто, пятьдесят, а где и через десять-пятнадцать километров. Мое мнение — только такими подробными промерами глубин мы сможем дать полный и точный профиль хребта...
Люди, собравшиеся во флагманском самолете, внимательно слушали штурмана. Глядя на скупые знаки батометрических карт, они словно видели перед собою те пики подводного хребта, о которых говорил Падалко. — Есть уверенность, что вы завтра или послезавтра сможете снова найти именно то место, на которое вчера не смогли сесть? — озабоченно спросил Бурханов.
Падалко выпрямился во весь рост и взглянул на Михаила Емельяновича Острекина, Евгения Константиновича Федорова, профессора Якова Яковлевича Гаккеля, на штурмана Валентина Ивановича Аккуратова. Те молча кивнули головой. И по тому, как они спокойно восприняли этот совсем не праздный вопрос, было ясно, что они найдут на льдах океана ту географическую точку, на которой наметили произвести посадку.
— В этом мы не сомневаемся, — ответил за Падалко Острекин. — Но мы хотели бы подождать хорошей погоды и только завтра, во второй половине дня разлететься по восточным и западным склонам хребта.
Академик Щербаков, который внимательно рассматривал одну из карт и зябко кутался в огромную, явно не по его плечам, куртку спецпошива, шутливо проворчал:
— Завтра... Понятия о «сегодня» и «завтра» здесь, я бы сказал, весьма и весьма относительны. На полюсе все время может быть «сегодня». Всюду юг, всюду солнце...
— Вы, конечно, правы, — заметил Михаил Емельянович. — Но мы живем только по московскому времени.
— Что же, — поднялся с места Бурханов. — Можно и подождать сутки. Но как со временем? Успеете ли уложиться в срок? Не забывайте — скоро возвращаться в Москву.
— Должны успеть. Если, конечно, не подведет погода...
— В таком случае сделаем так: пока люди будут
[117]
отдыхать, мы с вами, Михаил Емельянович, слетаем в тот район, о котором говорил Вадим Петрович. Может, ледовая обстановка изменилась в благоприятную сторону. В полночь вернемся, встретим Первое мая...
Утром 1 мая посредине ледового поля на Северном полюсе уже стояла праздничная трибуна. Сложенная из пустых бочек из-под бензина и ящиков с продовольствием, она была обтянута кумачовыми чехлами, снятыми с плоскостей самолетов. В тот день нам всем казалось, что выглядела сна самой лучшей и самой торжественной трибуной из всех тех, что нам когда-нибудь доводилось видеть....
Бурханов, затем участники первой советской экспедиции на полюс Евгений Константинович Федоров и Илья Павлович Мазурук горячо поздравили всех с праздником и пожелали еще больших успехов в освоении суровой природы Арктики, в которую пришел новый, молодой отряд отважных исследователей и пилотов.
Начался праздничный ужин. На перевернутых ящиках возвышались бутылки шампанского, свежие яблоки и апельсины. На самом почетном месте лежало несколько свеженьких огурцов, нежно пахнущих зеленью. Три дня тому назад они мирно росли на грядке подмосковного парника, а теперь вот украшали праздничный стол советских полярников, встретивших свой Первомай на Северном полюсе.
Огурцы были разделены строго поровну и торжественно съедены после первого тоста, поднятого за нашу великую Родину, за смелых людей, за советскую науку.
Ужин был прерван совершенно неожиданно. По палаткам пронеслось «Подъем!», и через несколько минут все снова собрались у трибуны.
— Товарищи! Я хочу зачитать вам телеграмму, полученную в наш адрес... — торжественно объявил Бурханов.
Все притихли.
— «Район Северного полюса...» — начал Бурханов. И пока он читал теплые, сердечные слова приветствия
[118]
и поздравления с Первым мая, люди внимательно слушали, стараясь не пропустить ни одного слова. И только когда начальник экспедиции прочитал подпись: «Климент Ворошилов», раздались долгие горячие аплодисменты.
А 2 мая, в пять часов десять минут утра по московскому времени, самолеты на льду Северного полюса уже гремели моторами и один за другим уходили в очередной полет по гидрологическим точкам на склонах хребта Ломоносова.
