Полярная Почта

Утром мы отдаем оставшиеся утиные тушки хозяину, сворачиваем спальники и покидаем Анюйск. Наш путь лежит на берега славной речки Баеково, столь памятной по 1979 году. За два истекших года там появилось некоторое подобие жилья — добротный балок рыбаков местного совхоза, стоящий в 18 километрах от устья. Когда-то река здесь делала двухкилометровый крюк, возвращаясь почти в ту же точку, из которой свернула вправо, а затем размыла стометровую перемычку и пошла напрямую, оставив в правой пойме богатую рыбой старицу. Сейчас рыбаки работают в другом месте, и с их разрешения мы устраиваем в этом благодатном месте лагерь. Мои спутники — те же Варлашин с Богданом и уже с месяц живущий здесь Михалыч. Остальные разъехались кто куда. У Михалыча развернуто солидное рыболовецкое хозяйство. Одна сеть стоит в старичном озере, другая в основном русле, две запасные сушатся на берегу рядом с подвяливающейся на солнце сотней чиров. Здесь мы застаем бабье лето высоких широт, окрасившее мир в яркий красно-желтый цвет.

Низовье Баеково, включая наше новое пристанище, относится уже к Билибинскому району Чукотки. В двух километрах отсюда проходит административная граница с Якутией. Вскоре нам предстоит убедиться, что она совсем не виртуальная, и что по обе стороны от нее действуют разные законы. В северо-восточных районах Якутии существует разрешение любому законно находящемуся здесь индивидууму иметь 25 погонных метров рыбацкой сети с величиной ячеи не менее 35 миллиметров (а меньше здесь и не надо). А по другую сторону границы, узаконен нелепый порядок, дозволяющий иметь сети только совхозам, а все остальные граждане, уличенные даже не в лове, а просто в нахождении с сетью близ водоема, приравниваются к преступникам. За исключением больших начальников, которых на рыбалку привозят вертолетами.

До сих пор встреча с людьми сулила только положительные эмоции — новые лица, новая информация, и просто чертовски приятно встретить себе подобного в безлюдной глуши. Здесь же впервые произошло по-другому.

В один прекрасный по-летнему теплый сентябрьский день вдруг слышим гул вертолета, летящего прямо к нам. Явно не нашего, поскольку идет он с юго-востока, со стороны Билибино. Различаем контур МИ-4. При посадке из выхлопной трубы этого агрегата, летавшего на бензине, вылетает сноп пламени и поджигает сухую траву на поляне. Со всех ног кидаемся на помощь выскочившим из вертолета незнакомым людям. Лучше бы мы этого не делали.

Затушив общими усилиями огонь, мы видим упитанного милицейского майора, а с ним еще двоих прытких типов в штатском, оба с автоматами. А возглавляет эту компанию тип лет пятидесяти в форменной голубой рубашке, с постной физиономией, отчего-то вызывающей мгновенную неприязнь. Ехидный тонкогубый рот кривится на лице с невыразительными блекло-голубыми рыбьими глазами, когда он представляется: «Григорий Анисимович Котькин, государственный инспектор Билибинского района. Кто вы такие и по какому праву здесь находитесь?» У меня противно екает под ложечкой от неприятных ассоциаций с этой фамилией, где-то я ее уже слышал. Но сейчас не до воспоминаний. Прибывшие с привычным торжеством осматривают вяленую рыбу на вешалах, две сети на берегу, еще одну в реке напротив балка. На наших ошеломленных глазах те, что с автоматами, не дожидаясь никаких объяснений, начинают собирать рыбу и сматывать сети. Очевидно, это именно то, за чем они сюда прилетели. Я с трудом преодолеваю растерянность. Называю себя и свою организацию, хотя уже догадываюсь, что наша принадлежность к геологии никакого значения сейчас не имеет. В тайге быстро разносится информация о новых людях, и несомненно, что эта гоп-компания прилетела сюда именно потому, что узнала о присутствии геологов из Якутии. Пытаюсь объяснить, что у нас есть документ, выданный Нижнеколымским райисполкомом на право рыбной ловли для котлового питания. Мне объясняют, в Билибинском районе свои порядки, и якутские филькины грамоты здесь недействительны. Мы нарушители закона уже потому, что расположились на берегу реки с сетями, а за каждого пойманного чира мне предстоит заплатить по 30 рублей за хвост. Итого за 100 хвостов 3 тысячи рублей — почти моя годовая зарплата. «Вот тебе квитанция на уплату штрафа».

Тем временем майор угрожающе кричит на Варлашина, который, не теряя присутствие духа, вытащил свою неразлучную кинокамеру и открыто снимает процесс изъятия рыбы и сетей, а заодно и персонажей этого процесса. Майор обещает разбить камеру о Володину голову, если тот не уберет ее немедленно. У меня вдруг появляется ощущение, что действия людей в форме и без нее при всей своей нахрапистости не вполне легитимны, и пришельцы прекрасно это понимают. Это соображение придает мне смелости, и когда двое прытких, те, что в штатском и с автоматами, пытаются влезть с обыском в палатку, стоящую рядом с балком, я им говорю: «Если вы сюда зайдете, вам придется иметь дело с КГБ, поскольку здесь лежат секретные карты, а у вас, как я понимаю, допуска к таким материалам нет. Я сейчас же дам радиограмму о ваших действиях».

Упоминание о всемогущей госбезопасности действует, как холодный душ. Нерешительно потоптавшись у входа, типы с автоматами ретируются. Первый и последний случай в моей жизни, когда режим секретности на обычных топокартах принес пользу!

Мой ответный понт несколько приструнил самоуверенных борцов за охрану рыбных ресурсов. Майор, сидя в балке, торопливо дописывает протокол об изъятии охотничьего гладкоствольного ружья, висевшего на стене. Как назло, все документы на наше штатное оружие находятся в Черском, и мне трудно ему возражать. «Если вы представите в Били-бинский РОВД документы на право ношения этого ствола, мы вам его вернем», — обещает майор. Отчего-то у меня полная уверенность, что никакие документы ружье уже не вернут. Впоследствии так и вышло. Когда Михайлов приехал в Билибино разбираться с этими делами, вместо ружья ему дали акт о том, что ружье технически неисправно и отправлено на уничтожение. Это простой и надежный, как кувалда, ствол Иж-18 Е, из которого было набито столько дичи! Хорошо, что эти типы не сунулись в палатку, там лежало еще четыре таких же.

Котькин потребовал вытащить сеть из реки. Михалыч резонно заметил: «Раз тебе надо, сам и вытаскивай». Пока государственный инспектор катал желваками на своей бледной физиономии, снизу примчался наш приятель, совхозный рыбак Витька. Он сходу заявил, что это его сеть, в суматохе быстро собрал ее и умчался. Через час после отлета незваных гостей она уже стояла на месте.

В надежде ускорить прекращение шмона на нашей базе и расставание с налетчиками, я громко говорю Варлашину, чтобы тот шел настраивать рацию. Упоминание о скорой радиосвязи вызывает у инспектора явное неудовольствие. На прощание мне вручают повестку с вызовом в Билибинский районный суд, как ответчика в возбуждаемом уголовном деле о браконьерстве. С трудом преодолев желание скомкать ее и кинуть под ноги инспектору, я складываю бумажку вчетверо и прячу подальше — на память. Котькину я говорю, что ждать меня Билибинский суд будет до скончания веков, и вообще никакой суд, даже самый гуманный в мире, не докажет, что конфискованная рыба поймана в двух километрах восточнее якутско-чукотской границы, где это преступление, а не западнее, где это законный промысел. Инспектор что-то хочет сказать, потом оглядывается на антенну нашей радиостанции, машет рукой, и пришельцы взмывают в небо.

После отлета инспекции мы сидим и подводим невеселые итоги. Жаль конфискованное ружье. С другой стороны, четыре таких же ружья в палатке, куда не осмелились сунуться незваные гости, в целости и сохранности. А самое пикантное, что майор заполнял протокол об изъятии ствола, сидя на спальнике, под которым лежал охотничий карабин со сточенным номером, данный нам в аренду местными рыбаками. Взгляни он, что ему упирается в зад, это было бы похлеще, чем рыба и сети.

Жаль сотню вяленых рыбин. Но полная бочка с соленой рыбой, прикопанная в землю под балком, осталась незамеченной, и еще наловим — лучшие сети остались при нас. И тут меня осеняет — это же тот самый Котькин, который ограбил на Омолоне Иннокентия. Только что мы сами видели его упоение властью, пусть маленькой, пусть всего лишь над растерянным юнцом, но властью, и нескрываемое раздражение от того, что растерянность жертвы быстро прошла. Очевидно, такое упоение — главный допинг и смысл жизни людей такого типа.

Местный рыбак, подъехавший, чтобы вернуть нам сеть, мрачно слушает подробности налета, а потом вдруг заявляет: «Мы этого гада хорошо знаем. При первой же возможности подстрелим, как гуся». Говорит он это спокойно и твердо, как о решенном деле. Это как же нужно постараться, чтобы обрести такое отношение к своей персоне в малолюдных землях, где взаимная терпимость и всеобщая доброжелательность являются условием и главной гарантией выживания? На мгновение мне мстительно-сладко пригрезилось: летит над рекой гусь с головой Котькина. Из зарослей гремит выстрел, гусь-инспектор натыкается на невидимую преграду, переламывается в полете, камнем летит вниз и с шумным плеском уходит под воду. И только круги по воде…

На следующее утро я помогаю Михалычу выбирать из сети добычу. Сеть ходит ходуном под напором откормленных на летнем комарье чиров, все как на подбор, аж сочатся жиром. Та же картина повторяется еще в течение нескольких дней, пока наши скромные возможности по переработке и транспортировке рыбы не исчерпываются. Это быстро сглаживает неприятный осадок от недавнего налета. К возвращению на эту базу остальных наших соратников нам есть чем реабилитироваться за понесенные потери. Прибывший из Черского Михайлов в утешение нам пересказывает свои впечатления о разгромно-победном матче наших хоккеистов с НХЛ (бывало когда-то и такое!). По его словам, Третьяк стоял, словно триста спартанцев, и все атаки самоуверенных янки и канадцев разбились, как о скалу.

Пока стоит небывало теплая для сентября погода, я получаю задание подняться на моторке на две сотни километров вверх по реке на заветные сердоликовые пляжи и собрать там как можно больше самоцветов. Настроение от такой задачи мгновенно взлетает высоко в солнечное небо. На этот раз я еду с Лехой Доровским, а Варлашин с Михалычем перебрасываются на другие рыболовецкие угодья, неподвластные билибинской инспекции. Короткие сборы — и отправляемся в путь.

Берега в низовье Баеково, которые два года назад я видел черно-белыми с бритвенно-острыми заберегами, сейчас стоят расцвеченными самой чудесной на свете палитрой ранней северной осени. Пойменные луга реки здесь сплошь заросли кустиками княженики, и нынешним необыкновенно теплым летом ягоды уродилось столько, что местами берег покрыт сплошной россыпью малиново-красных огоньков. Стоит сойти на берег, и невозможно устоять от соблазна превратиться в четвероногое существо, вставши на четвереньки. Колени и локти мгновенно пропитываются соком раздавленных ягод. Княженика, воистину княжеская ягода на коротких стебельках с резными листьями, цветом, размером и формой сходная со спелой малиной, по вкусу и аромату суммирующая ее с земляникой. Первые полузрелые ягодки скрашивали мой выход с левобережья Омолона еще в июле, а сейчас она вся налилась теплом и сладостью. Удивительно, как такое чудо, невиданное в умеренных широтах, вырастает на скудной земле Заполярья. После княженики и смотреть не хочется ни на бруснику, ни на голубику, ни на шиповник с морошкой и смородиной.

Движение с ветерком среди лимонных, золотисто-охристых и пурпурных всполохов прибрежного леса разнообразится азартной стрельбой по взлетающим уткам и гусям. До мельчайших подробностей свежа в памяти атака крупной гагары. Подобно гидросамолету, она разгоняется по воде навстречу моторной лодке. Набрав скорость, поднимается на метр, нацеливаясь точно в ветровое стекло. Видя стремительно приближающееся копьевидное острие ее клюва, наши головы невольно втягиваются в плечи. От лобового столкновения птица увернулась в последний момент, затем поднялась в воздух и по кругу пошла на обгон лодки. Не иначе как на повторный таран. На всякий случай срезаю пернатого камикадзе дробью № 00 — более мелкая эту птицу не берет.

И вдруг наши челюсти отвисают от неожиданности. На правом берегу реки, не доезжая до Баековского выступа, мы видим невесть откуда взявшийся поселок. Резко развернув лодку, пристаем к основательно сооруженным сходням с высокого глинистого берега. В два ряда стоят 15 новеньких геологических балков, рубленая из мачтовых лиственниц добротная баня, дощатый склад. За ними — два бульдозера, каротажная машина на базе дизельного Урала, буровая установка, ДЭС и добрая сотня бочек с соляркой. В одном из балков обнаруживаем склад обуви и спецодежды. И ни души. Времени на осмотр местности у нас нет, решаем, что заглянем сюда на обратном пути.

Обмелевшие щебнистые перекаты под обрывами Баековского выступа с глыбами упавших в воду скальных пород преодолеваем с трудом, то и дело цепляя винтом дно. Срезав весь запас шпонок винта, вынуждены заменять их гвоздями — «пятидесятками», извлеченными из ящика с продуктами.

Миновав нашу позапрошлогоднюю стоянку в устье Баеково-Первая, входим в озеро, где два года назад в промозглой серой мороси мне вдруг почудились карибские ритмы грустной песенки «про мулатку, просто прохожую» с Тухмановской пластинки. Ныне над спокойным зеркалом воды в сапфировом небе светит солнце. В его нежарких белых лучах окружающий мир сияет синевой и золотом.

За озером входим в узкий канал между стенами высоких береговых тальников, почти сросшихся вершинами. Река наполнена плеском взлетающих утиных стай, воздух упруго рассекают стремительные крылья. Изобилие летающего мяса оставляет нетронутым запас тушенки. Взятые с собой розовато-желтые балыки чиров превращают наши походные трапезы в застолье гурманов.

Впереди памятные непроглядно глубокие омуты с неподвижной водой, перегороженной заломами упавших деревьев. Наше нынешнее их преодоление несколько облегчено тем, что в лесных баррикадах на реке сохранились прежние проходы, почти не забитые новым плавником. Во избежание поломки винта на топляках мне приходится лечь животом на нос лодки и пристально всматриваться в воду, Леха ведет лодку на самом малом газу.

Пошли галечные перекаты. Здесь цветовые признаки осени зримо и ощутимо дополнились еще одним. Перетягивая лодку через перекаты, мы видим и чувствуем, как по сапогам упруго хлещут тела хариусов, валом спускающихся с верховьев в зимовальные ямы. В это время года в здешней тайге достаточно лески с крючком и щепотки соли, чтобы не остаться голодным.

И вот наконец все препятствия позади. Выйдя к нашей старой стоянке, я испытываю щемящее чувство, словно пришел к дому, в котором прожиты прекрасные годы. Подстать моей ностальгии умиротворенное сияние желтого пламени осеннего мира под необыкновенно прозрачным голубым куполом. Лиственницы и чозении на берегу пылают на солнце гигантскими кострами, и в этом пламени охватывает внезапная тоска о быстротечности прекрасных дней, которым бы не кончаться вовсе.

Ах, какая это работа — неспешно идти по изумительно красивым берегам, всматриваясь в вишнево-красные просветы береговых галек из-под ила и пыли. Особенно результативны такие сборы солнечным вечером. В косых лучах сердолики вспыхивают маячками, и богатые ими пляжи обретают волшебный вид. Брезентовый баул быстро наполняется красотой, застывшей в камне.

Нагнувшись за очередным камнем, я вдруг замечаю некий диссонанс с разноцветным галечником на берегу, воплотившийся в продолговатый латунный цилиндрик — стреляную гильзу от незнакомого мне оружия. Подняв странный предмет, с недоумением разглядываю иноязычную маркировку на донышке гильзы винтовочного патрона калибром примерно 7 мм, с латинскими буквами по ободку, и датой — 1970. В довоенные и лендлизовские времена американские винчестеры и боеприпасы к ним в этих краях никого не удивляли. Но датировка разгара холодной войны вызывает в памяти не то байку, не то истинную правду — рассказы о тайных поездках чукчей и эскимосов к родственникам через пролив, мимо настороженных пограничных постов двух соперничающих сверхдержав. «Нарта белый, собака белый, парка белый, метель белый»...

Эта гильза долго хранилась мною, как некий загадочный сувенир. Стоило коснуться ее, как в цепочку ассоциаций выстраивались лендлизовская бочка из-под бензина, ставшая ловушкой для любопытной евражки на Дуванном яре, кладбище с английскими именами на могильных крестах близ бывшей американской фактории на Пантелеихе. Фактория принадлежала знаменитому на обоих берегах Берингии Олафу Свенсону. Удивительно, но до 1980-х годов, а может, и до сих пор на Нижней Колыме сохранилась память о рослом светловолосом потомке викингов, «оленьем короле», говорят, прототипе одного из персонажей северных рассказов Джека Лондона. Когда-то он разбогател на золотых реках Аляски и мог бы спокойно жить в апельсиновых рощах Калифорнии и делать там свой бизнес. Если бы не влюбился навсегда в Белое Безмолвие.

До середины 1930-х годов американцы активно вели бойкую торговлю с аборигенами Чукотки и Нижней Колымы с ведома и вынужденного благословения советского госторга, не имевшего тогда сил на снабжение этой дальней окраины. На могилах янки, не выживших в здешних условиях, стоят даты смерти — с 1905 по 1935. По некоторым признакам заморские гости занимались здесь не только коммерцией.

В 1978 году буровики Верхне-Индигирской экспедиции открыли россыпное золото как раз напротив бывшей американской фактории, на ручье с подходящим названием Добрый в западном подножье горы Родинки. Затем, угадав направление струи, они перевалили на север через плоскую седловину в ручей Ночной — приток Филипповки, лежащий на одной линии с Добрым. Здесь тонны богатого золота, лежащего почти на поверхности, до сих пор остаются невостребованными. Только в стране, и вправду развращенной ресурсами, такая россыпь может лежать бесхозной. А вот янки явно что-то здесь чуяли.

В памяти всплывают кадры из доброго старого фильма «Начальник Чукотки», похоже, построенного на реальных событиях. В воображении разворачивается полузабытая историками (а может, и вовсе неведомая им) эпопея давней американской активности на российском Северо-востоке.

С. В. Обручев во время своих странствий по Чукотке в 1930 году упоминал американскую шхуну «Элизиф», затертую льдами в 1925 г. у мыса Биллингса. В течение пяти лет она лежала на мели на радость местным жителям, вымораживавшим из трюма груз по частям. Пока осенний шторм не разнес корпус корабля и не разбросал остатки груза вдоль побережья, облегчив тем самым его доставку на сушу. В качестве подарка судьбы людям достались толстые «долгоиграющие» свечи, бочки с газолином, банки с сушеным картофелем, тюки сукна, а из носа разбитой шхуны на Шелагском мысе сделали крышу школы.

Известно, что еще в последние годы XIX века среди золотоискателей Аляски распространилось мнение, что на Юконе находится голова золотого тельца, а тело расположено в прилегающей к Америке части Азии. С этого времени и началась диффузия американских проспекторов на Чукотку. Упорно, небольшими группами и в одиночку, шли эти люди в течение тридцати лет в безлюдную тундру, оставляя на берегах безвестных речек ручные буры «Эмпайр», «проходнушки» для промывки речного грунта, а то и свои кости.

Один из первых геологов, изучавших Нижнюю Колыму и Западную Чукотку, уже упоминавшийся В. А. Вакар, в 1931 году скрупулезно собирал сведения об активности американских торговцев, по его мнению, замаскированных проспекторов. Комментарии к этим сведениям у Вакара были чисто геологические и прагматические, без всякой политики — раз американцы, отнюдь не дураки, здесь упорно что-то искали, значит, у них были на то причины. В его отчете приводится поразительный поисковый признак: «В верховьях ручья обнаружены останки человека, судя по одежде и снаряжению, американского проспектора. Поэтому нами произведено тщательное шлиховое опробование ручья...».

К слову сказать, далее в самые напряженные времена отношение к американцам на Чукотке традиционно было не такое, как у правоверных трудящихся масс в целом по стране. Как, впрочем, и у жителей Аляски, бывшей Русской Америки, отношение к русским, вероятно, отличалось от такового среди ура-патриотичных обывателей вечно воинственного Техаса или самоуверенного Вашингтона. География и недавняя история к тому обязывали вопреки всем стереотипам и пропаганде.

А недавно американцы снова появились на нашем Северо-Востоке. Российско-североамериканская Омолонская золоторудная компания с азартом взялась за уникальное по богатству месторождение — знаменитую Кубаку, громадный природный сундук на вершине сопки в верховьях реки Омолон, трудами девонского вулкана доверху наполненный золотом. С 1997 года Кубака ежегодно выдает по 12—15 тонн драгметалла. Какой занятный и горький для российского самолюбия виток гегелевской спирали развития. Через 60 с лишним лет американцы и канадцы вернулись в эти края, и с таким размахом, о каком и мечтать не смели их предприимчивые и отважные предки, безвестные проспекторы — одиночки, на свой страх и риск искавшие россыпное золото на Чукотке в 1900—1930-х годах. Нынешним заокеанским инвесторам не в пример проще: пришли и без особых приключений вложили деньги в готовое уникальное месторождение, открытое и детально разведанное магаданскими геологами.

Только в стране с папуасскими порядками, напрочь лишенной нормальных мозгов и рук, отдают такие месторождения в чужие руки. Это уже из моих сегодняшних соображений.

Собрав полбаула полупрозрачного красного камня, поразмышляв о неисповедимости путей Господних, кого только не приводивших в северную даль, и обилии загадок, оставленных нам в наследство, собираемся в обратный путь. Вниз плыть куда легче. На опасных участках, чреватых потерей винта, достаточно просто приподнять двигатель и довериться течению. С нетерпением стремимся добраться до загадочного безлюдного поселка, возникшего, как призрак, неизвестно по какому мановению.

В поселке по-прежнему никого нет. Попав в него вечером, решаем заночевать в первом попавшемся балке в тепле весело потрескивающей печки. Перед сном протапливаем отменную баню. Чувствуется, что строили ее люди, знающие толк в этом деле. Базальтовые и гранитные валуны на обкладке печки привезены издалека, на здешних глинистых берегах таких нет. После парилки можно с наслаждением нырнуть со сходней в воду, темную в непроглядной глубине реки, поплескаться всласть, и опять в парилку. Потом восстановить чировым балыком солевой баланс в организме, запить соком, разболтанным из томатной пасты на чистейшей воде, и все повторить сначала. После бани сон чистого усталого тела в непривычном уюте сладок, как у младенцев.

Утром в приютившем нас балке находим кое-какие подсказки о ведомственной принадлежности этого хозяйства. На столе лежит еще не начатый буровой журнал АКГРЭ — Анюйской комплексной геологоразведочной экспедиции из Билибино. Очевидно, здесь замышлено бурение низменности. Судя по количеству и новизне складированной впрок техники и прочего имущества, организация очень богатая (существует ли она теперь? Печально, но, скорее всего, нет). Отсутствие охраны объясняется просто — здесь никого нет, а если кто и появится, то воровство в этих краях не в моде.

Вернувшись на базу, дорабатываем последние теплые дни года на сухопутных маршрутах. Жаль, что Шурик Фролов опередил меня, успев сходить в странное место, различимое даже на космоснимках. К северу от Баеково расположена кратероподобная структура с овальным бортом, сложенным не вулканическими породами, а обычными мерзлыми суглинками. Верхняя кромка борта поднимается над окружающей низменностью метров на пятьдесят, размер по длинной оси пять километров. Внутренний провал с болотцем на дне, плавными концентрическими уступами напоминающий амфитеатр, зарос полосами лиственничного леса. Эти полосы образуют правильный спиральный рисунок, поражающий всякого, кому попадает в руки высотный снимок этой местности.

Вулканическое происхождение этого амфитеатра со спиральным лесом исключается. Возраст пород, вздыбленных концентрическим валом — средний-поздний плейстоцен, юный с геологической точки зрения. Структура сопровождается геохимической аномалией никеля и марганца. Никель — обычный компонент болидов. Запоздало напрашивается интересная мысль, что эта воронка оставлена старшим братом Тунгусского метеорита. Пожалуй, следовало бы изучить сию загадку подотошливее.

Серега Малькович, прилетевший с Алазейско-Колымского междуречья на юго-западе нашей карты, рассказывает о другой фотогеологической диковине. Аэрофотоснимки этой местности расчерчены словно рельсами. Или, если угодно, пулеметными лентами революционных балтийских матросов. В узкие полосы протяженных параллельных линий равномерно уложены поперечные «шпалы» или «патроны». На местности этот рисунок выражен полосами высоких лиственниц среди тундровых ландшафтов, несомненно, отражающих зоны повышенной оттайки в мерзлых суглинках. А вот с чем связана столь необычная геометрия такой оттайки — загадка.

В середине сентября к нам заезжают в гости знакомые охотники из Нижнеколымска, направляющиеся в заветное урочище за сохатым. Двое из них чукчи, третий — русоволосый синеглазый длиннорукий верзила, известный в этих краях как Колька Длинномер, владелец одной из лучших собачьих упряжек. Попив чая, они уносятся вверх по реке и через пару дней возвращаются. Их лодка доверху нагружена мясом. За чаем они со смехом рассказывают обстоятельства охоты.

Рогатого великана они подловили на тропе в густом «карандашнике». Первый выстрел одного из охотников поразил зверя, но не наповал. Раненый лось кинулся на обидчика, у которого на старенькой берданке после каждого выстрела вылетал затвор, и надо было аккуратно вставлять его на место. Ситуация не очень располагала к такой кропотливой работе. Незадачливому стрелку пришлось энергично уворачиваться от копыт в тесноте тропинки. Пролетев мимо цели, лось развернулся на второй заход, но тут подоспел другой охотник.

Вся эта история пересказывается, как комичная, особенно эпизод, когда обезоруженный охотник кувырком прокладывает спиной путь сквозь стену зарослей. И вообще, какая удача, что не пришлось гоняться за раненым зверем, сам пошел навстречу. Я в очередной раз отмечаю манеру местной публики говорить буднично и даже с юмором об обстоятельствах, для обитателя умеренных широт близких к драматическим.

Охотники рассказали, что видели первого человека на базе буровой партии Анюйской экспедиции. Он поведал им, что здесь все заготовлено к работе, которая начнется зимой, как только замерзнут реки и болота. Задним числом можно позавидовать былым возможностям геологии, особенно в нынешние времена, не оставившие и следов от прежнего размаха.

В середине сентября полевой сезон окончен. Удивительно, но до сих пор нет снега. По прибытии в Черский застаем в нашем доме доброго знакомого, магаданского орнитолога Сашу Андреева, проведшего очередное лето в изучении пернатого мира Халлерчинской тундры, а также любопытную смесь якутской и французской крови (каких только метисов нет в Якутии!) в лице петролога и палеонтолога из Якутска Вадима Данилова, вернувшегося со своей группой с обрывов реки Филипповой. Данилов долго делил свою жизнь между Москвой и Якутией, работая то в тематической партии объединения «Якутскгеология», то в ВАГТ, но с исследованиями неизменно на Северо-Востоке. По имеющимся сведениям, последние девять лет он работает в московском представительстве могущественной алмазной корпорации АЛРОСА и занимается геологией алмазных россыпей Намибии. Приходят ли ему на память в столичной суете и песках Калахари сердоликовые берега речки среди тундровых холмов, шумный и веселый дом, приютивший его однажды?

Покуролесив напоследок в «Огнях Колымы» и их окрестностях, приведя в порядок свои маршрутные дневники и карты, в конце октября покидаем Черский.