В шлюпке остались трое
Дальнейшая история экипажа погибшего «Руслана» дана нами по рассказам Точилова, Попова и Бекусова. Мы дословно передаем их воспоминания. Рассказ одного, дополняясь наблюдениями другого, создает общую картину странствования руслановцев.
— В шторме, сквозь ветер и темноту Ледовитого океана, неслась наша вторая шлюпка с тринадцатью моряками. Шторм — восемь баллов. Видимости никакой. Я встал на носу, — рассказывает Точилов, — чтобы наблюдать, как идет волна. Матросы гребли; кто вычерпывал воду, кто помогал на веслах, а волна накатывается, растет, близится и... «Держись! Держись!» кричу я. Все исчезает из глаз... Взлет, потом падение в пропасть, и мы под водой, вот, кажется, ринулись на дно. И вдруг опять взлет, волна мимо, мы несемся вперед — и так каждое мгновение. Волны захлестывают нас пеной, но вот пронеслись, и опять нам радостно... Мокрые, насквозь пронизанные ветром, ребята не перестают грести, одежда на нас леденеет; несмотря на все это, никто не страшился шторма, и паники среди нас не было.
Я плаваю двадцать шесть лет. Десятилетним ребенком меня отдали на рыбачий парусник. Я плавал на зал Точилов, чтобы ободрить моряков. — Шлюпка идет на ост.
Три часа прошло с тех пор, как тринадцать руслановцев в последний раз видели свое тонущее судно. Штурман Петрович (ему не оказалось места) стоял в мокрой, изодранной фуфайке, сквозь которую виднелась знаменитая жилетка. Он потерял свою трубку, и лицо его без трубки приняло детское, виноватое выражение. Рот его раскрылся. Он долго стоял, точно желая что-то спросить, а потом опустился на колени и забился под банку. Свернувшись под одеялом, он походил на ребенка и тихо лежал, изредка высовывая лицо с раскрытым ртом. Спустя некоторое время матросы стали замечать, что Петрович повел себя как-то странно. Сначала все подумали, что маленький штурман шутит. Стоя на носу, глядя на приближающуюся волну, Точилов скомандовал:
— Право табань — лево на воду!
Высунув из-под одеяла лицо и подражая голосу Точилова, Петрович крикнул:
— Право табань — лево на воду!
В шлюпке рассмеялись, но потом все заметили, что Петрович повторяет каждое слово команды старшего штурмана.
— Он промок насквозь, — рассказывает Попов. — Его сразу пронзило ветром и ум вышибло. Он все повторял и повторял, что ни говорили.
— Черти полосатые! — крикнул Попов товарищам.— Шевели ногами, крути, головой, а то замерзнете!
— Черти полосатые! — эхом раздалось из-под банки. Матросы перебили:
— Петрович, не психуй!
Быстро замерзал Николай Антуфьев. Моряков уже мучал голод. В шлюпке не осталось продовольствия: все смыло, и только у третьего механика оказались с, собой две банки консервированного молока. Моряки пробили дырки в банках и по очереди сосали молоко. Антуфьев греб и, повернувшись к Попову, попросил:
— Дай мне, кажется, замерзаю.
— Возьми, есть еще немного. — Попов приставил банку к его губам. \
— Прощайте, ребята, — сказал Николай и взял Попова за руку.— Он взял меня за руку, — вспоминает Попов друга. —Я одной рукой гребу, а другую он держит, не выпускает.
Несколько минут Антуфьев, держа руку Попова, замирающим голосом произнес:
— Прощайте, ребята... Передайте Шурке...
Он умер неслышно — затих, прислонившись головой к плечу друга. Шторм все усиливался.
— Скоро... скоро земля! — кричал Точилов. — Налегай, ребята! Я вижу землю.
— Налегай! — вторил Попов. — Скоро! И я вижу берег.
Не видел земли Точилов, и место было потеряно. Он не знал, где находится, но беспрестанно кричал:
— Еще, еще нажмем, скоро берег!...
Утром двадцать шестого умерли капитан Клюев и Павел Семенов. К девяти часам шторм ослабел, море стало успокаиваться, волна пошла круглее, небо прояснилось, туман, расползаясь, открывал стихающее море, освещенное слабыми лучами скрытого за тучами солнца.
— Скоро, скоро берег, — не переставал уверять Точилов, и так он твердил весь день 26 апреля.
Моряки уже не слушали его, но все же гребли поочередно. Леденели ноги. Матросы отморозили руки и не могли сгибаться в окаменевшей одежде.
Прошел день. Точилов упорно кричал: «Скоро земля!» Под утро двадцать седьмого скончался мехник Павел Меньшиков. В этот день сошли с ума Иван Нетленный и кочегар Жорж.
Иван Нетленный, скинув с ног одеяло, внезапно поднялся и пошел к носу шлюпки.
— Куда ты? — задержал его Бекусов. — Стой, перевернешь шлюпку.
— Не держи меня, — строго промолвил Иван. — Не указывай! Мне братья сказали: домой итти.
Он медленно вернулся на прежнее место, лег и уже больше не вставал. После Нетленного умерли механик Бобонский и кочегар Жорж.
На третий день, когда из-за голода и жажды оставшиеся в живых стали терять последние силы, Точилов радостно крикнул:
— Верьте мне, ребята! Все время врал, чтобы дух в вас поднять, а теперь говорю правду: берег близко, смотрите!
На горизонте показались высокие ледниковые горы. Руслановны увидели знакомые шпицбергенские сопки. Они узнали прозрачные пирамиды и пышные снега на склонах.
— Близок берег! — воскликнул штурман.—Теперь все зависит от нас.
Шлюпка быстро неслась вперед к белым горам.
— Нажмем, — ожили руслановцы. И опять начались смех и шутки.
Но штурман, открывший горы, не смеялся. Он почему-то не разделял всеобщей радости.
Продолжая глядеть на горы, Точилов больше не подгонял матросов, и хотя лицо его осталось попрежнему спокойным, однако у Попова зародилось подозрение: почему он теперь молчит, когда все ясно видят берег, горы и утесы? Отчего он не командует? Настойчиво следил Попов за штурманом и глядел туда, куда смотрит Точилов.
— В чем дело, штурман? — незаметно для других спросил он. — Ведь мы спасены. Виден берег.
— Да, скоро... скоро... — торопливо ответил Точилов, не переставая глядеть на ледники, и вдруг Попов обратил внимание на непонятное явление. Одна из гор пошатнулась и... раскололась. Острая вершина горы свалилась набок и повисла в воздухе, как облако.
Ледники, качаясь, поползли вдоль горизонта и поднялись над морем.
— Мираж, — прошептал штурман и резко повернулся к Попову, уставившись в него пронзительным взглядом. Никто в шлюпке не заметил случившегося. Точилов с тревогой ждал, что скажет Попов. Матрос как ни в чем не бывало опять взялся за весло.
Над морем между тем опять спустился туман. Из всех сил гребли руслановцы, но скоро видимость пропала, и некоторые оставили весла; озираясь по сторонам, матросы напрасно искали заветные горы.
— Чорт побери! — закричал Попов. — Сколько в нас лени! Плохо гребли и упустили землю. Давайте наверстывать!
Невыносимая жажда мучила руслановцев. Ножом соскабливали они лед со своих шуб; ползая по лодке, собирали льдинки с сапог; снимали сосульки с усов и глотали.
Сидевшие на веслах то и дело просили:
— Поскобли на банке, выбери льдинку повкуснее. Крохами льда делились моряки, но силы их покидали, и уже никто не мог грести.
— Васильич, — предложил Попов штурману, — хорошо, если бы у нас был парус.
— Попробуем сделать.
— Из чего же?
— Из простыни.
Под банкой Попов нашел среди одеял простыню. Не гнулись окоченевшие пальцы, но все же Попову удалось соорудить парус. Матрос прорубил в банке дырку и вставил весло. По указанию Точилова он установил парус, и ветер потащил шлюпку.
... Умирал машинист Сергей Воронцов. Засыпая, он знаком попросил склониться над наш.
— Идите, ребята, в кочегарку,— сказал он,—там у меня хлеб и вода... Возьмите себе. Возьмите, честное слово, обижаться не будете...
Гриша — электрик — лежал на банке и, умирая, тихо, убеждающе просил:
— Спишите меня, ребята, за борт. Я вам не работник. В шлюпке осталось трое.
Сигнальщик Бекусов еще сохранял энергию. Он был теплее всех одет и, поджимая ноги, сумел остаться сухим. Точилов и Попов замерзали.
Наступил пятый день со времени гибели «Руслана».
Нет пищи, нет воды и — что ужасней всего — уже нет сил.
Накрывшись одеялами, Попов лег у паруса и закрыл глаза. Прошел час, матрос почувствовал, что засыпает; он силился подняться, но не мог. Он уже было заснул, как вдруг его пробудил стук топора.
— Вставай, — услыхал он над собой голос Точилова, — у нас есть много-много отличной пресной воды.
Стук топора опять повторился. Не раскрывая глаз, Попов промолвил:
— Что такое, чего вы там стучите?
— Вставай, — повторил штурман, — поднимайся скорее. У нас есть вода.