Дорога медленно поднимается в гору широким ущельем. Олени бегут вдоль берегов замерзших ручьев, на плоских камнях нарта шарахается, как беспризорник от милиционера, надо цепляться руками и ногами за нарту, чтобы не вылететь. Отчаянная дорога. Но другой нет.
В 1921 году белые отступали в глубь страны тропами, что к востоку от хребта, и прикрывались лесными пожарами.
Выжгли на долгие годы оленьи корма.
С тех пор подходить к перевалу можно только западным трактом, так, как шли на Верхоянск красноармейцы, через эту вот долину, имени Феликса Дзержинского. Белые банды были окружены сразу же за перевалом и навсегда затоптаны в податливую мякоть тундры.
Панорама Верхоянского хребта исключительно красива. Снег на склонах гор кое-где прорван черными статуями отдельно стоящих глыб. Солнечный закат, стягивая к западу одеяло теней, сделал из дальних вершин фантастическую картину. Каждая гора напоминает остров Греческого архипелага, вставший здесь, за полярным кругом, миражем Средиземного моря.
Мерещатся высокие развалины храмов, белые домики. Густой сумрак темнолиственных садов, там, где залегли ущелья. «Острова» застывают в бледнорозовом отсвете уходящего солнца.
Заметно на-глаз, как густеют краски. Нет уже отчетливости контуров. Уже ясно видно, что там, вдали, только детская матовая переводная картинка.
Над седловиной горы слева резко наметилось белое, длинное облако с распушенным концом.
Теперь гора кажется гигантским домом с двумя коньками на крыше, в котором великаны затопили печку.
Почта остановилась. Ямщик объясняет жестами: пассажирам итти вперед, на гребень, вверх. Сам он, по частям, доставит на перевал оленей с багажом.
— Но позвольте, куда же итти? Это же ужас! Разве можно здесь человеку взойти ногами?!
Парфенков неубедительно успокаивает бухгалтера:
— Ногами взойти можно. Конечно, если у человека голова на плечах.
Подъем действительно жестокий.
Снизу перевал кажется совершенно ровным белым забором вроде тех, которые ставят на пути «бега с препятствиями». На этот забор надо влезть. Перевалиться на другую его сторону. С чувством искренней, теплой благодарности вспоминаешь бильярдные поля ленинградских улиц.
А карабкаться все-таки надо.
Хорошо еще, что хоть обрывов по сторонам нет. Дорога, как накат кегельбана, сжата бортами ущелья.
— Сколько здесь градусов на подъеме? Ведь совсем как стена... Мне говорили в Якутске — семьдесят градусов. Конечно, врали: здесь больше сотни, — скорбит Калачиков.
— Может, и больше, — говорит Парфенков, — однако в топографии учат, что больше семи градусов уклона ни одна лошадь не берет.
— Ну, уж не меньше семидесяти, капитан! (Это, очевидно, ко мне). Как по-вашему?
— Да не без семерки, пожалуй. Градусов семнадцать, вероятно, есть, — говорю, и вслед за этим мои ноги начинают скользить. Не могу удержаться, падаю и... скатываюсь вниз, теряя только что с трудом сделанные полсотни шагов.
— Возьмите кол! Упирайтесь колом! — кричит сверху Парфенков. Ямщик сует мне короткую, заостренную палку...
Мерзкий подъем. Через каждые десять шагов, сделанных с помощью палки, останавливаешься передохнуть. Потом снова ковыряешь ямки, вдавливаешь в них скользкие подошвы камасов, ползешь вверх.
Буквально «ползешь».
Только комсомолка Зина, как пошла вперед, так и не останавливается, подымается легко и уверенно, все выше и выше.
— Молодцом, Зинка! — кричит Николай Александрович и потом, словно бы оправдывается, вполголоса: — Эх! если бы беляки под Царицыным не испортили мне ногу.
Парфенков идет вторым, Калачиков за мной.
Ямщик запряг по четверке оленей (вместо обычной пары) в каждую подымаемую нарту. Тащит оленей за собой в поводу. Идет и идет. Остановится на минуту дать отдохнуть, не себе — оленям, и снова взбирается.
Длина подъема два километра. Это расстояние мы одолевали полтора часа. За то же время ямщик сделал подъем четыре раза, каждый раз с двумя нартами.
На вершине перевала в расщелину скалы вбит столб. К нему привешены пучки конского волоса, пестрые лоскутки, в зажимы расщепленных сучьев вставлены серебряные и медные монеты, игральные карты. Это-шаманское дерево. По древнему обычаю, каждый поднявшийся на перевал обязан был принести духам- хозяевам гор — вещественную благодарность за благополучный подъем.
На вершине долго стоять нельзя. Подошва чувствует под собой словно обух топора: узкую граненую полоску камня.
С восточной стороны подъем менее крут. И, толкая перед собой нарты, мы катимся, как на санках с ледяной горы.
