XIII
Шли дни. Поднимались буйные весенние ветры. Снежная поверхность льдов покрывалась озерами. Но холодные тиски не разжимались. Жизнь на пароходе текла однообразно и тоскливо: утренний сигнал к подъему, завтрак, шлюпочные учения, обед, тягучие вечерние часы, ужин. А в промежутках — надоевшее до одури домино, дюжину раз просмотренные кинофильмы и сотни раз проигранные патефонные пластинки. Каждый день я отправлял в редакцию радиограмму, в которой безнадежно повторял одно и то же: «Продолжаем стоять во льдах».
Чукотка была для нас все так же недосягаема, хотя меньше двухсот миль отделяли «Сталинград» от бухты Провидения. Вокруг парохода расстилались поля двухфутового льда. Все чаще наши мысли обращались к «Красину», который давно уже миновал Панамский канал, первого мая был на траверзе Сан-Франциско и быстро приближался к нам.
Следующие дни мало изменили положение «Сталинграда». Тем (Временем «Смоленск» одержал явную победу: избранный им вариант пути, к западу от острова Матвея, оказался более правильным, чем наш — «восточный», и седьмого мая «Смоленск» вырвался из льдов. Его трехнедельная борьба завершилась полным успехом: наш «соперник» вошел в бухту Провидения и принял на борт группу челюскинцев. Это было первое в истории судно, которому удалось пробиться к побережью Чукотки весною.
Откровенно говоря, мы не только радовались, но и злились: почему не «Сталинград»?! Во всем винили вздорного «старика» и по любому поводу вспоминали об его «хроническом невезении». Белое безмолвие, окружающее нас, смертельно прискучило. Теплый ветерок навевал мысли, что на юге расцвела весна...
Снова летал на разведку Болотов.
— Чистая вода — лишь в тридцати милях к северу, — угрюмо сказал он по возвращении.
А «Красин» подходит все ближе. Судовые радиостанции с утра обмениваются сигналами: ледокол идет в густом тумане, определяя свое место по радиопеленгам. Беседую с моим коллегой, Борисом Изаковым, спецкором «Правды».
— В тропиках нас замучила адская жара, — рассказывает он. — Мы соскучились по хорошему ледку. Вы там не все взрывайте, оставьте и для нас!..
Ветерок с севера медленно разрушал стену тумана. Вооружившись биноклями, мы всматривались в горизонт. Зоркий Парфенов забрался на марс. Каждому хотелось первым крикнуть: «Вижу! » С ледокола передали: «Пустите дым». Из трубы «Сталинграда» вырвались черные клубы...
— Вижу! Ясно вижу! — загремел парфеновский бас.
Действительно, в серых полотнищах тумана появился силуэт «Красина». С необычайной легкостью, казалось, без особых усилий, могучий стальной утюг крушил белые поля и, оставляя позади двадцатиметровый канал, шел к нам. Под его напором с гулом рушились стеснившие нас ледяные тиски. Ледокол описал правильный овал в непосредственной близости от «Сталинграда», и вокруг корабля заплясали разбитые льдины... Мы свободны!
Суда встали борт о борт. Перекинуты трапы. По сходням навстречу друг другу бросаются две группы советских людей. Обнимаю Бориса Изакова, Мишу Розенфельда, талантливого журналиста и рассказчика, бессменного спецкора «Комсомольской правды», участника многих знаменитых экспедиций.
Мгновением показались два часа. «Красин» уходит на север, «Сталинград» следует в кильватере. Льды, разбитые мощным лидером, уступают нам дорогу. Над Беринговым морем спускается вечерний туман. Перекликаясь протяжными гудками, корабли держат курс на бухту Провидения. Близится ночь, первая за весь месяц ночь свободного плавания «Сталинграда»...
Вскоре мы вышли на чистую воду. «Красин», опередив нас, исчез за горизонтом.
В последнюю ночь я зашел попрощаться с радистами. Мы говорим друг другу теплые слова, которые принято произносить при расставании, и записываем адреса, хотя никто не знает, понадобятся ли они... Это прощание в радиорубке «Сталинграда» ожило в моей памяти три года спустя в Москве, в День печати, когда я неожиданно получил две поздравительные радиограммы: одну прислал Литвинов с борта гидрографического судна «Торос», из Арктики; другая — от Бориса Попова — была отправлена с пловучего дока, шедшего Индийским океаном из Одессы во Владивосток...
Напоследок «Сталинграду» снова не повезло: навис непроницаемый туман. Судно продвигалось самым малым ходом. Отрывистые гудки ежеминутно неслись над морем, и вахтенные чутко прислушивались к отголоскам: эхо могло предупредить об опасном соседстве береговых скал Чукотки.
Всю ночь мы бродили у южных берегов полуострова. Ветер с Аляски гнал крутую волну.
Утро следующего дня я встречал на пороге Берингова пролива, у цели моего путешествия. Океан утих. И словно набравшись новой силы, протяжно завыл гудок «Сталинграда». «Угу-у-у», — отзывались невидимые еще горы Чукотки. На мостике трижды простучала ручка машинного телеграфа: «Полный вперед! »
Первые утренние лучи упали на море и развеяли вуаль тумана. Ветер погнал серую муть на юг, обнажая крутые берега и островерхие гряды скал, обильно посыпанных сверкающим снегом. Ничто не оживляло мертвого пейзажа побережья; никаких признаков человека, ни одного деревца!..
«Сталинград» медленно вошел в просторную бухту, сплошь покрытую льдом; лишь вдоль берега тянулась широкая полоса канала, пробитого «Красиным».
На береговых скалах лежала печать мрачной суровости: черные, с зеленовато-бурыми пятнами, камни и мох, кое-где тронутый снежной пудрой; береговые террасы, выщербленные вековыми прибоями, —-такой запомнилась мне бухта Провидения в первом путешествии к Берингову проливу.
Корабль приближался к берегу.
— Дым!.. «Красин», «Красин»!
— Смотрите, «Смоленск»!..
— Какие-то домики?..
— Не домики, а шалаши!
— Да это чукотские яранги!
Оживление у нас нарастало: сейчас мы встретимся с Героями-летчиками, с челюскинцами!
На палубе «Смоленска» — ни души. Опустевшим кажется и «Красин». Виднеются лишь маленькие фигурки, направляющиеся по льду к поселку. Впрочем, можно ли назвать поселком четыре-пять круглых яранг, напоминающих ярмарочную карусель?
От яранг отделились два продолговатых пятна. Они быстро приближались к кораблям. Донесся протяжный вой и гортанные восклицания. По льду мчались собачьи упряжки. Управляли ими люди в меховых балахонах. Чукчи остановили разгоряченных псов в двух десятках метров от «Сталинграда». Каюры приветливо улыбались, обнажая белые зубы. Наверное никогда еще им не приходилось видеть такую грандиозную флотилию: три корабля сразу! Стоявший чуть впереди чукча покрутил головой и издал возглас удивления: «Ка-ку-мэ! » Другой прищелкнул языком, словно хотел сказать: «Бывает же такое! ».
На мостике появился «старик», хмурый и небритый; хриплым голосом он приказал спустить трап и завести ледовый якорь.
Чукчи, вдоволь насмотревшись, вскочили на нарты и помчались обратно.
Путешествие первое.pdf