Якорь выбран. Можно давать ход. К сожалению, на лапах моего якоря зеленым балтийским грунтом осел бухгалтер Илья Серапионович Калачиков.
Держится за меня, как пьяный за водосточную трубу. Сборы Калачикова — бестолковая суетня («а не забыл ли я чайную ложечку?» или: «Позвольте, где-же мой мешочек с солью?») — отняли больше часа времени. Прибегая к нартам и опять скрываясь в доме, роясь в своих вещах, Калачиков успел выплевать мне сообщение о причинах его перевода из Москвы в Верхоянск.
Мор напал на бухгалтеров верхоянской кооперации.
Один помешался на ярких цветочках ситца, которым сплошь обил свою квартиру. Каждый день менял ситцевые обои. Не жизнь — постановка в сукнах. И еще до того как посадили, свихнулся парень всерьез и надолго.
Его преемник, обуянный революционным долгом и похвальным стремлением к мобилизации средств, начал принудительно распределять ярославские дуги среди... населения, которому лошадь известна главным образом по рассказам проезжающих. В оленеводческом районе.
Кончил хитрым самоубийством — повесился, лежа в кровати, использовав дугу как виселицу: через колечко-згу продел тонкую ременную петлю.
Третий — перл из бухгалтеров — найден был в кровати, тоже мертвым... через день после прибытия запаса парфюмерных товаров. Тридцать семь опорожненных флаконов из-под духов свидетельствовали, что победа над этим человеком досталась Тэжэ не даром. Жертву парфюмерии и ехал сменять Калачиков.
— Бютто? Бютто? (готово?) — кажется уже в сотый раз спрашивает ямщик.
Говорю раздельно, веско:
— Если вы, дорогой товарищ, через минуту не сядете в нарту, уеду без вас. Даже если вы забыли здесь свою невинность!
Это действует. Ямщик взмахнул таяхом. Олени сразу пошли рысью.
Олени в запряжке обыкновенно бегут рысью, и на этом аллюре устают меньше, чем идя шагом. Равномерно и плавно -рангоутом шхуны на мертвой зыби океана — качаются передо мной оленьи рога. На бегу стучат-шуршат копытца: чек-шок, чех-шох. Признак северного оленя — хруст костей ступни.
Копытце разделено на три части. Спереди сегмент- горбушка французской булки, сзади два стаканчика. Копытца мутно-белые, цвета крепкого чая с молоком, иногда (реже) темные, как кофе.
И на ходу, сзади, олений почтовый караван похож на табунок пишбарышень в плюшевых пальто, в нарядных лаковых туфельках с высокими каблучками, бегущих по узкому коридору.
Оленьи хвостики длиною с карандаш. Всегда белые, пушистые, как малярная кисть. За хвостик потянешь, и он сейчас же стыдливо опустится. Хвост — показатель физического состояния оленя. Когда олень устает, хвост опускается.
Да, где-то здесь сегодня поутру должны мы переехать полярный круг.
Тот воображаемый барьер, на котором висят полярные пайки, спецставки, стопроцентные надбавки.
Жаль, что он только воображаем, этот картографический пунктир на параллели шестьдесят шесть градусов тридцать минут северной широты.
Стоило бы не пожалеть фонарных столбов под гигантскую вывеску: «Человеческой мрази вход воспрещен».
