„Период диктатуры пролетариата и
строительства социализма в СССР
есть период расцвета национальных
культур, социалистических по содержанию
и национальных по форме".
(Сталин)
Глава перваяДОЖДЬВторые сутки непрерывно идет дождь. Разлохмаченное, неприбранное небо свисает у горизонта космами от рождения нечесанной, беспризорной дворняжки.
Под тяжестью капель воды сникли головки цветов мха, вереска, обилась пыльца колосьев вербы. Стебли трав набухли болезненной полнотой водяночного больного, влипли в серую, металлом отливающую поверхность луж. Тундра стала бескрайным болотом. И завеса потоков дождя уничтожила представление о дальности.
Блага, пропитавшая насквозь всю растительность, придала ей бессильный и безжизненный вид.
Олений караван словно плывет по чудовищно-огромной чаще, наполненной до краев... зелеными щами.
Да, хорошо бы поесть горячего варева... Тех же щей, супа из щавеля... где он, щавель-то?
Тысяч пятнадцать километров отсюда до Ленинграда, до столовой Нарпита.
Но даже первые, будто испуганные рахитичные зачатки леса не ближе, чем в двухстах километрах к югу.
Здесь, где идет караван, — топлива нет.
Люди... да и людей-то здесь нет: ноль запятая четырнадцать сотых человека на квадратный километр.
Так вот эти «четырнадцать сотых человека» собирают по целям оврага тальник — сухие палочки толщиной в карандаш. Много не сваришь на таком топливе.
[225]
В нашей партии четверо людей и одиннадцать оленей. Под дождем оленьи шкуры напоминают мокрый плюш. Колени всадников скользят по этому плюшу, и еще труднее, чем обыкновенно, держаться в седле.
Седло оленье — два круглых валика, скрепленных между собой и удерживаемых одною подпругою на самом загорбке спины животного. Стремян нет. Седло сделано из оленьих рогов, обтянутых подушечками, набитыми оленьим же волосом.
Всадник левой рукой тянет оленя за недоуздок, правой рукой поддерживает свое равновесие, упираясь длинною палкой (таяхом) в землю. Когда едешь верхом на олене, — фактически передвигаешься на пяти ногах.
Занятие вообще говоря, очень увлекательное для ребят не старше десятилетнего возраста. Взрослому человеку такое наездничество по сложности приемов балансирования и ежеминутной опасности сорваться должно напоминать езду на трамвайной «колбасе».
Кожаное пальто насквозь промокло: когда рукой в мокрой кожаной перчатке касаешься кожаных брюк, кажется, что холодная сырость прилегает непосредственно к телу. Но самое неприятное ощущение создают пальцы ног, — в плохо вентилируемом сапоге пальцы, напитавшиеся сыростью, проникающей сквозь кожу сапога, начинают преть. Пальцы распухают и прижимаются плотно один к другому. Пальцам тесно, и все-таки они продолжают увеличиваться в объеме... Совершенно определенно чувствуешь, как разрушаются клетки кожи на пальцах. Кожа лопается. Пальцы как будто начинают срастаться между собой. И нельзя пошевелить ногой: собственная кожа, шерстяной чулок, кожа сапога — все это спаялось в крутую массу.
В пути часто встречаются площади земли, разделенные на равные квадратики узкими дорожками зелени. В квадратиках (три-четыре квадратных метра) — черная вода, кое-где проткнутая водорослями. Олень сам осторожно обходит такое болотное окно. Впрочем и в центре квадрата обыкновенно не глубоко. Обыкновенно, но не всегда.
Сегодня утром у нас уже была одна водяная пантомима. Олень подо мной оступился передними ногами в окно. Ушел под воду с головой. Стараясь поддержать его голову на поверхности, я нагнулся и схватил оленя рукой под
[226]
шею. И сам нырнул в воду. Тогда олень выплыл из-под меня, лег боком, начал отчаянно биться ногами. Водолазными свинцовыми грузами легло на грудь и спину напитавшееся водой пальто... Нырять вместе с оленем в бассейн площадью едва четыре квадратных метра!.. Говорят, что в такие моменты человек вспоминает всю свою жизнь.
Но если этот человек предварительно насквозь промокнет под летним дождем за семидесятой параллелью северной широты, — вспоминается совсем другое. Гораздо проще: я отчетливо видел пустой мешок, в котором мы обыкновенно везли хворост для костра. В настоящий момент хвороста уже не было: израсходовали на последний утренний чай...
И все, что я вспомнил: серый, как у незадачливого попрошайки, сплюснутый мешок. Значит: обсушиться нечем.
Р. Амундсен в своих мемуарах пишет, что когда однажды белая медведица сшибла его с ног у самого борта «Фрама», Амундсен, падая, увидел тысячи ног, мелькающих ежедневно на самой оживленной из улиц Лондона — Пикадилли.
Когда смертельная опасность неожиданно вторгается сразу во все мироощущение человека, человек вспоминает что-либо связанное именно с этой опасностью. Всем существом человека желаемое...
Можно долго философствовать на эту тему. Времени хватит: караван идет и идет. Дождь идет и идет. У подножья холмов люди слезают с оленей, проваливаясь выше щиколотки в разболтанную кашу торфа, с усилием взбираются на холм, чтобы впереди снова увидеть все ту же картину летней тундры.
Береговая песчаная отмель, разрисованная серповидными отпечатками волн. Увеличенная в несколько миллионов раз. Покрытая свежею зеленью. Вот что видит глаз до тех пор, пока не уткнется в запотевшее дождем стекло горизонта.
И когда, наконец, с вершины обрыва открывается вздувшаяся от дождей широкая река, — людей охватывает радость.
Волчья река! (Бирилях-Урех) — говорит юкагир Николай Кочкин.
[227]
Мокрыми подушками сваливаемся с оленей, садимся прямо на мокрый торф.
Очень хорошо, что река. Пусть себе будет она Волчьей, — здесь можно сесть и отдохнуть. Эту возможность отдыха давно уже предвкушало все тело, измученное верховой ездой.
На другой стороне реки не видно признаков человеческого жилья. Ладно. Об этом еще подумаем. Сейчас —- будем развьючиваться, искать топливо, готовить чай.
Если усесться в палатке так, чтобы капли воды попадали не прямо за шиворот, — можно почувствовать исключительный уют и полную комфортабельность.
Река Волчья половодьем своим тащит нескончаемую лесную биржу; массы плавника, унесенного с верховьев, задерживаются, оседают по берегам. Дрова есть, значит горячее питье и горячая еда будет... Горячее питье!
В девятнадцатом году, позднею осенью, на улице, перед районным городским кипятильником, стояла с котелками и чайниками в руках очередь хмурых людей. Каждый щетинился сотней своих недохваток и пустяковых обид, о которых знал только он сам, один. И каждый готов был, казалось, перервать впереди стоящему горло (именно впереди стоящему: позади — чорт с ним! — пусть живет. Ведь он получит кипяток. после меня).
Поссорились двое парней. Обоим вместе было едва ли больше тридцати пяти лет: возраст задиристый. И судя по одежде, принадлежали они к враждующим классам: буржуйский сынок и молодой рабочий. Буржуй обозвал рабочего хулиганом. Рабочий замахнулся чайником... в этот момент черед людей дрогнул, напоминая о том, что кипяток приблизился еще на один шаг.
И несправедливо обиженный паренек деловито шагнул вперед, сказал уверенно:
— Подожди! Вот достану кипяток, а потом и тебе в морду дам!..
Горячее питье!..
Твердый комок горячей влаги сначала застревает в горле. Похоже, что на его пути вырастает какая-то досадная преграда. Приходится сделать еще одно движение, чтобы протолкнуть чай в пищевод. Потом чувствуешь, как горя-
[228]
чий шарик любовно касается поочередно каждого из колец пищевода. Падает в желудок. Чай!
Это понимать надо!
