6
— Доставил меня на Майский водитель Ветренко. Это был чуть ли не первый его прорыв сюда — двумя машинами, ведущий и ведомый, как истребители в бою. Привез, высадил из кабины: «Вот твоя деревня, вот твой дом родной!», и было в «деревне» шесть палаток да три балка. Естественно, молодой специалист, я и не претендовал на привилегии жития в балке — обрадовался месту в обжитой палатке,— начал свой рассказ Юрий Антипанов.
На встречу с Кирилиным он принес рулоны ватмана, альбомы и, как только расположился в кресле под торшером, раскрыл рисовальный блокнот. Рассказывая, он остро взглядывал, рисовал, и Кирилину стало неуютно под цепкими его взглядами.
Юрий Антипанов из когорты первых майцев, прибыл в отряд Григорова — тогда еще отряд! — в ноябре 1974-го. Но на здешних северах был человеком не новым: сын известных горняка и горнячки, родился в пятидесятом на прииске «Северном», вблизи Гыргычана. В школу пошел в Магадане, куда к тому времени перевели работать отца.
— Отец, сколько его помню, во всякую свободную минуту рисовал. Оттого и я приохотился к карандашу. Краски пришли позже, в школе. Учился легко, увлекался гимнастикой, футболом, борьбой и всерьез рисованием — во Дворце профсоюзов у преподавателя Арона Абрамовича. В год окончания школы участвовал во Всесоюзной выставке самодеятельного художественного творчества в Москве. Живопись — масло, «Колымская трасса» была удостоена диплома первой степени.
Кирилин, встретившись с Юрием Антипановым ненароком, никогда бы не подумал, что он в «возрасте Христа» — тридцати трех лет, геолог с высшим образованием и почти десятилетним стажем самостоятельной работы в съемочных и поисковых партиях. Невысокий, тонкокостный, он смотрелся совсем молодым, и не взрослил его модный синий костюм. Красивый, темноволосый, сероглазый. Ресницы по-девичьи длинные, нос прямой, без впадинки на переносице — как на греческих скульптурных портретах. Спокойно «вписался» в обстановку — держится непринужденно, вот только проскальзывало во взгляде напряжение...
— После школы поступил в Ленинградский горный, учился у корифеев. Как-то разговорились с Ильей Семеновичем Розенблюмом, оказалось, мы из одной альма-матер, только с десятилетней разницей... В институте увлекся альпинизмом, скалолазаньем. На практике стремился в горы. На первой — Тянь-Шань, под Хан-Тенгри, ледник Инылчек... сорвался со скалы, травма. Не страшная, но дважды на городских соревнованиях не достигал призовых мест, и отошло скалолазание, остался альпинизм...
[260]
На второй практике побывал на Западном Памире, в партии от объединения «Союзсамоцветы». Базировались в Рошкале, работали на отвесной стене Меджвир-Дарьинского месторождения ляпис-лазури — прославленного памирского лазурита...
Кирилин не сдержался, расплылся в улыбке. Как же, то были его места времен творческого расцвета. Памир, Рошкала, лазурит, а неподалеку — знаменитая гора Куги-Лал, с древности известное месторождение лалов бадахшанских, воспетых Шота Руставели в «Витязе...»! В народе их называют розовыми рубинами, по-научному— шпинель благородная! Воистину неисповедимы пути... Сам Кирилин вышел когда-то у Рошкалы на след писателя-путешественника Павла Николаевича Лукницкого — это он, светлая ему память, был проводником у геологов, ищущих заброшенное, забытое людьми месторождение, и вывел к стене, к лазуритовым жилам. А до того скитался по Памиру в немирное время, попадал в когтистые лапы басмачей, бежал, спасал людей... Позже собранный материал вылился в его роман «Ниссо» — одно из самых удачных литературных произведений о торжестве Советской власти на Памире. Довелось Кирилину побывать в тех местах, подружиться с людьми — прообразами героев Лукницкого. Сам написал цикл очерков. Мечтал написать книгу «За Памир моей души», да вот заела текучка, страсть к переменам мест. Сколько лет прошло? Более десяти, а вот напомнилось — и засаднила заноза. И только ли Памирская заноза неосуществленного саднит?..
— Там утвердился: был техником-геологом и альпинистом-инструктором. Отработал двенадцать маршрутов на вертикальной стене — на высоте поднебесной!..
Уж так хотелось Кирилину вклиниться в рассказ Юрия! Сообщить, например, что беловерхой горе-пятитысячнику альпинисты-армейцы дали имя Павла Лукницкого, и Всесоюзное географическое общество узаконило это имя. Басмачи из романа «Ниссо» ушли в начале 30-х годов за рубеж, в афганский Бадахшан. Отъявленные враги Советов, они воспитали себе подобных сыновей-душманов, которые ныне с американо-пакистанским оружием в руках занимаются бандитизмом в горах и на дорогах Афганистана...
— Третья практика прошла здесь, на родине,— от ЦКТЭ нашего объединения работал в партии «морской геологии». Искали на шельфах, на пляжах южного побережья Северного Ледовитого океана погребенные россыпи. Результат получили отрицательный, но в геологии и это результат!.. В семьдесят втором окончил институт, получил диплом инженера, геолога-разведчика. Но подошел срок, призвали в Советскую Армию, служить довелось в Чехословакии. Порисовал чешские пейзажи, готику старинных городов. И вот в ноябре семьдесят четвертого прибыл сюда. Дел было
[261]
no горло — зарезка штольни, первые буровые... И случился «час больших испытаний». Представляете, новогодняя ночь — морозная, над поселочком фонари — лампы пятисотсвечовые, от них снег и иней сияют, искрятся бенгальскими огнями, а за кругом света — черный мрак тундры, бесконечность во мгле! И вдруг белое обагрилось пламенем, погас свет — «часы остановились в полночь» — запылала электростанция. В багровом отсвете пламени заметались тени — по тревоге поднялся весь поселок! Но паники не было! Разобрали противопожарные инструменты, тащили к пылающему зданию подручные средства. Народ у нас был в основном молодой, многие отслужили в армии—тревогу восприняли как сигнал к действию. Но основания для душевных смятений были! Остаться без электроэнергии — шутка ли!.. Зима, тундра, отдаленность от центров, от баз — а в поселке семьи, дети! Пылало здание, изоляции, смазочные масла — огонь, черно-бурый дым, и люди мечутся... Ад кромешный, Босх со страстями, но у Босха все на полотне, а здесь — живое...
Юрий развернул листы, показывал рисунки — сгустки впечатлений, взбудораживших память художника. Карандаш, перо, но с пурпурной подцветкой. Трансформированное в воображении событие в рисунках отложилось противоборством ужаса и героизма. Юрий Антипанов — художник истинный, ему бы отдаться творчеству целиком!..
Позже Кирилин спросил о пожаре Григорова. Сергей Александрович рассказал, и это был рассказ инженера, для которого эмоциональная сторона события неважна и быстрозабываема.
— Как потом выяснилось, пожар возник из-за короткого замыкания на месте заводского дефекта. Дежурным электриком в ту ночь был Погребняк, теперь Виктор Филиппович главный механик... Запылал дизельный отсек: три дизеля в одном зале, четвертый — в другом. Его мы отвоевали, но три дизеля сгорели, погибла, система электрораспределения, охлаждения, щиты, проводка. Одно благо — никто не погиб... Январь, морозы. Палатки, балки — на печном отоплении, но и «козлы» у многих в подспорье. У меня — только «козел», но жил без семьи, мои были в Певеке... Триста человек в поселке, около восьмидесяти семей. Тогда еще не было ни школы, ни больницы, ни детсада, но люди-то были! Тепло — первое в списке жизнеобеспечения в тундре. И шла подземная работа, буровые... Правда, большая их часть запитаны от своих электростанций — и мы доставили в поселок одну такую «малышку», дали энергию в пекарню и в контору. Пищу — на керосинках, жизнь — при свечах. Срочно завезли в поселок керосин, лампы, стекла к ним. И печки-буржуйки... За неделю наладили сносное житье — но за неделю!.. К маю завезли новые дизели, построили новое производственное помещение и уж конечно подобного те-
[262]
перь быть не может, перестраховались тройной системой защиты, как на атомке!..
Юрий откинулся, прищурился, вглядываясь в рисунок. Еще добавил штрих... Кирилин не выдержал, протянул руку к рисунку. На белой плоскости бумаги верной рукой и послушным грифелем запечатлен был он. Рисунок был до огорчения правдив, лишен какой бы то ни было комплиментарности.
Пусть происходят ежеутренние, при бритье у зеркала, встречи со своим лицом, пусть! Они отражают тебя не таким, каков ты есть, а таким, каковым ты сам себе кажешься. Рисунок художника — иное. Он искал в тебе характер, зримые следы сложения личности, оставленные на лице твоем событиями, временем, движениями в пространстве. На рисунке Кирилин был старым и усталым. Таким, каким в сущности и был.
Антипанов открыл чистый лист, но рисовать больше не стал. Он как-то сжался, и не оттого, что уперся локтями в колени.
— Рассказывайте, Юрий. Вы — из первых майцев...
— Да... Начинал старшим техником-геологом, был геологом-инженером, начальником отряда и сейчас в геохимической партии. До призыва в армию в Ленинграде женился на нашей студентке, на два курса младше была... Привез Надежду сюда, работает она старшим техником-геологом на буровых. Начинали жизнь в палатке, весело жили. Потом первый поселок — хоромы... В семьдесят восьмом родилась Машенька. Получили квартиру в двухэтажке со всеми мыслимыми удобствами.
Кирилин не мог быть неделикатным — профессиональная этика — но хотелось задать лобовой вопрос: «Почему скис, Юрий?»
— Илья Семенович Розенблюм, возглавив экспедицию, основные мощности, средства и людей направил на разведку. Съемки, поиски ослабились. Все силы в точку, на острие задачи: защитить месторождение на ГКЗ. Как стратег, он был прав: ассигнования, сама жизнь Майского зависели от результатов разведки. Но мы-то, поисковики, остались как бы не у дел. Работали, конечно, но тихо, не в центре внимания. Как кого, а меня угнетала такая жизнь — без накала... И искал отраду в рисовании, увлек себя гуашью, тушью, акварелью по прикладному: готовил декорации к школьным спектаклям, разрисовывал наши славные «капустники» — идеи Григорова, исполнения — мои...
Юрий торопливо развернул рулоны стенгазет, спецвыпусков в карикатурах и шаржах. Здорово было разрисовано, с выдумкой, ярко!
Очень у него грустные глаза. Красивые глаза — и с поволокой тоски. Уж так Кирилин сочувствовал Юрию, как сыну. Но разве кто-нибудь может принять на себя грусть и горечь другого человека, разве высказанные сочувствия — помощь?
[263]
— Надо собрать ваши рисунки,— живо заговорил Кирилин,— и не только ваши, у анюйцев в Билибино есть отличный график-юморист геолог Хайкин. Он вернулся на Анюй после многолетней работы на Мадагаскаре. Чудо как хорошо рисует пером, тушью! В Билибинском музее, у деда Глазырина, хранятся рисунки Хайкина, живопись геолога Грузинцева, в ЦКТЭ у Розенблюма есть хороший художник-геолог... Собрать все это надо, отобрать и смоделировать книгу-альбом. Это же очень интересно!..
— Но я геолог, понимаете? Геолог-поисковик!.. Трудно ждать!.. Трудно бывает, кто с этим спорит. Преодоление трудностей —
извне ли подступивших, созревших ли болью в самом себе — это и есть взросление, становление...
