5
Мороз стоял страшенный. День был белесым — при морозе испарялось все, чему и не положено, казалось бы, испаряться. Певекские улицы — из порядков бетонных пятиэтажек, обросших инеем,— заполнял туман, сизый по низу от выхлопов автомашин. Махровый сахаристый иней обрастил фонарные столбы, опоры высоковольтных передач, гроздья изоляторов. Мохнатые провода стали похожими на корабельные канаты, угрожающе провисли и стонали от непосильной тяжести.
Во дворе автобазы горбились застывшие громады тяжелых грузовиков. Металл кабин, доски кузовов, резина колес — все белое, все заколодевшее. У иных машин работали двигатели, и сизая гарь волнилась, белела поверху, с шелестом осыпалась кристалликами льда. Одно благо — в такие морозы безветренно.
Сухощавый, подвижный завгар с обожженным морозом лицом то выбегал из тесного кабинетика, то вбегал — ухала дверь на тугой пружине, шибал облаком морозный пар.
— Поедете с Ветренко — он готовит машину. С ним вам будет интересно, да и мне спокойней. У нас, на входной базе Майского, опытней Ветренки водителя нет...
[254]
Звякнула пружина, ворвалось клубистое морозное облако. Вошел коренастый, крутоплечий человек в прокаленном холодом замасленном ватнике.
— Вот и Ветренко! Знакомьтесь...
Кирилин знал толк в рукопожатиях. Сам имел крепкую руку, любил ощутить упругую силу встречной руки, более того, научился по рукопожатию «прочитывать» человека. Рука несет информацию о его здоровье, характере и даже о воспитании. Рука Ветренко была крупной, ширококостной, короткопалой, сухой и горячей. Рукопожатие крепкое — чувствовалась недюжинная сила.
Завгар достал чистую чашку — большую, «океанский привет», наполнил ее почти одной заваркой, плеснув чуть-чуть кипятку. Не только у японцев чайная церемония — проявление душевности и приязни.
— Почайкуем, Николаич. Повезешь на Майский писателя, в дороге побеседуете, путь неблизкий. Поостерегись, не выдай наших мрачных тайн!
Ветренко вывел свой «Урал» из ворот базы, притормозил у обочины, пропуская вперед еще три тяжелых грузовика.
— Мы зимой стараемся по одному не ездить. Формируем конвой, как моряки говорят.
Догнали последнюю в череде машину. Ветренко не обогнал товарищей, так и держался замыкающим.
— Строй — кильватерная колонна, скорость оптимальная, крейсерская. Курс — на Майский!
— Почему же не вышли в голову? Вы ведь флагман, морским языком говоря,— несете адмиральский вымпел!
— Впереди быть еще не время. Видимость отличная, сто километров накатанной дороги. Потом — по обстановке.
— Служили на флоте? Ветренко усмехнулся:
— По морским словечкам судите?.. Служил в авиадесантных частях, артиллерист-безоткатчик, гвардии сержант. Но и мы, десантники, в тельняшках ходили!.. О море, о флоте мечтал с ребячества, с детдома. Книжки читал. Мальчишечкой довелось побывать в Одессе, водили нас, отличников учебы, в катакомбы, на Потемкинскую лестницу, мимо театра провели и в порт, на причалы. Вот где у меня сердчишко забилось! На причалах все другое — море, воздух, запахи... Не попал я в моряки. А вот — все одно: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там»!..
Рассказывая, Ветренко вглядывался в дорогу, но собеседника чувствовал, выстраивал эпизоды из своей жизни от пика к пику памяти. Изредка поворачивался, как бы спрашивая, интересно ли. Кирилину было интересно. Ветренко на десять лет моложе, а вот как много общего в увлечениях, настроениях, мечтах.
[255]
Рассказ шофера тек и тек, и бежала под колеса дорога, и Кирилину казалось, что ее километры наматываются за машиной на невообразимый барабан. И рассказы Ветренко наматывались километрами магнитной звукозаписи на бобины памяти.
— Мама была несчастливой женщиной, намаялась и угасла, когда мне было девять лет. Да, в сорок восьмом ее не стало. Отца в памяти не имею, хоть и ношу его фамилию. В детстве и взрослым, да и теперь частенько тосковал и тоскую по отцу. Ведь был он где-то, жил на далеких параллелях — и без меня. А я — без него... Мальчишкой мечтал: вот он появится и враз изменит мою жизнь. Повзрослел и затосковал по-иному: он старый, нуждается в моей помощи. Школьником в детдоме ждал отца с моря, представлял его флотским человеком. В десантниках ждал: найдет меня отцовский розыск, и я поеду к нему в тельняшке, в берете с кокардой. Сам подавал на розыск — нет никаких сведений. Не числится мой отец ни в живых, ни в мертвых... Детдом был в райцентре Ново-Украинка. В школе не давалась математика. Увлекался духовым оркестром. Корешок мой, тоже «духовик», все звал сбежать из детдома. Я ему: «Куда? Попрошайничать?»... Он сбежал и сгинул.
Потом ремесленное училище при заводе «Красная Звезда» — слесарь-сборщик и в духовом оркестре. Занялся боксом — вес полутяжелый — дефицитный. Моим кумиром был Сергей Щербаков, «защита в атаках». В армию пошел с первым разрядом. Кончил ремесленное, направили на стройку Кременчугской ГЭС, на автобазу. Работал слесарем, потом дали «КрАЗ». В армию призвали, учли то, что комсомолец, секретарь организации и спортсмен. Стояли мы на речке Череха, под Псковом. Совсем недалеко — памятник на месте рождения Красной Армии. Да, в победном бою на Черехе она родилась 23 февраля 1918 года!..
Кирилин усмехнулся про себя: Ветренко приехал в Одессу четырнадцатилетним детдомовцем на экскурсию — и в том же пятьдесят первом в Одессу прибыл Кирилин — двадцати четырех лет парнишечка, уже год как демобилизованный, боксер-перворазрядник. Всего-то и вещей с собой было, что пара десятиунцовых перчаток да форсистый тренировочный халат. Прибыл не на экскурсию. Радист первого армейского класса, мечтал попасть в судовые «Маркони» на китобойную флотилию «Слава», к капитану Солянику — не менее того!.. Но не помогла классность радиста... Зато помог первый разряд по боксу — без аттестата зрелости приняли в политехнический. Тогда бытовала в учебных заведениях формула: «Экзамены для тех, кто не имеет спортивного разряда»... И была у Кирилина настрадавшаяся мама, и далеко-далеко был отец, и до «оттепели» оставалось почти четыре года...
Первогодком на военной службе продолжал быть по-детдо-
[256]
мовски независимым, никому не потрафлял — сам пан, сам дурень!.. Наладилось, пошло по-хорошему. За три года службы четырежды был поощрен отпусками. Четырехкратный чемпион соединения. В команде выиграли первенство Ленинградского военного округа. Спорт и мешал: у меня было всего-то шестнадцать прыжков с парашютом. Для сравнения: мой товарищ по службе — сейчас горный мастер на Майском — прыгал сто раз!.. В сентябре пятьдесят девятого меня сфотографировали под знаменем полка, наградили грамотой и демобилизовали — получай, Родина, закаленного и умелого, холостого-неженатого... «Такого-то мне и надо!» — это так меня вербовщик встретил. Собралась команда и по проторенной дорожке — на севера: Псков — Москва — Владивосток — Находка, борт «Норильска», порт Нагаево. Из Магадана направили меня в Сусуман. Завгар, душевный человек, потрафил мне нестарым «МАЗом», и напарник, старый человек, коммунист Алексей Игнатьевич Комаров помог начать колымскую карьеру. Он подарил мне трассу, учил терпению: «Нервы — в кулак!» В мае шестьдесят четвертого приняли меня кандидатом в члены КПСС, а был к тому времени бригадиром комсомольско-молодежной бригады водителей... Бригада — двадцать «Татр» на Зеленом Мысе. База в Берелехе. Естественно, зимники — Бараниха, Певек. Летом — на стройках Билибино. Бывали в аэропорту Кепервеем? Мы отсыпали полосу! И в феврале шестьдесят восьмого привела меня дорога в гараж Чаунского райГРУ. Завгар Василий Григорьевич Гринченко посмотрел мои документы и дал новый «КрАЗ»... Поработал, поездил. Избрали меня секретарем цехкома автохозяйства, членом бюро парткома... и дали старый «ЗИЛ-157», который на ладан дышал. «А кому дать? Молодому?» — спросил завгар... Перебрал я «зилок» по винтикам, как новенький стал. В апреле семьдесят второго дали образцовую для нас машину — «Урал-375»...
— Расскажите о первом «конвое» на Майский. Помните? Ветренко стрельнул взглядом.
— Да разве такое забудешь! До мелочей помню... Март семьдесят пятого — по чукотскому календарю самые морозы и пурги. Выстроились: «Уралы» бортовые — с углем, «Урал» с прицепом — с досками, рейками, рулонами рубероида, «ЗИЛ-157» наливняк — с дизельным топливом, два трактора С-100 — с балками на прицепе и для выручки в пути. «Конвой» вели сам Григоров и геолог Петр Попов, изначальный григоровец... Вышли четвертого марта. Путь от Певека до Комсомольского ГОКа прошли быстро — сто тридцать километров за семь часов. От ГОКа до Ватапваама всего-то двадцать восемь километров, но там отработанный, брошенный прииск и дорога — догадка. В пустых и простылых жилищах отдохнули, дождались своих тракторов, ну и пошли дальше. Девятнадцать километров зимника в сторону Нанаваама, вышли к Ке-
[257]
веему, а там уж чистая тундра и никакого следа! Перед тем были долгие пурги, да и без них среди сопок в тундре какие уж ориентиры... Выслали вперед трактор с балком, мы — за ним. Ну и весь «набор удовольствий» чукотских маршрутов: проваливались в наледи, в ямины под снегом, троса в ход пошли, буксировали то мы друг друга, то трактор помогал. Десять километров за шесть часов!.. Снова перестроились: «холостой» трактор впереди—освободили для маневров и чтобы нас вытаскивать, а трактор с двумя балками на прицепе за нами. Еще десять километров — за семь часов!..
Мороз сильный, вот-вот южак сорвется — тундра! Григоров собрал дизелистов, шоферов, и стали мы совещаться. От Комсомольского— страшенный перерасход горючего, а темп продвижения — всего ничего. На оставшиеся до Майского полтора десятка километров, считай, еще полсуток пробиваться. А горючего — на донышке, разве что хватит по проторенному вернуться на Комсомольский... И я внес предложение: продвинуться к Кевеемской партии, разгрузить там уголь (хозяин-то у нас один — экспедиция), освободиться от машин с бензином. Позже можно будет забрать уголь на тракторах с санями. И Григоров согласился, и все согласились. Разгрузили доски, рулоны, бочки прямо в тундре, где стояли. Мы на бортовых машинах развернулись и по проторенной дороге обратным ходом к Восьмому марта добрались до Кевеемской ГРП, где разгрузились, заправились и ушли на Певек. А трактора с балками — с ними Григоров и его команда — ушли на Майский. Трактористы с кресел валились, выдохлись, так Григоров их по очереди подменял за рычагами. Те пятнадцать километров они прошли за восемь часов!.. Так-то!..
А на Майский своими колесами впервые добрался я в другой раз—летом семьдесят пятого. А тундра летом — мокрядь. С Комсомольского ГОКа шел все больше по руслам речек. Двести раз переезжал с берега на берег! Совсем чуток посуху, а то все по воде, как на глиссере! «Урал» ревет, по морду в воде, в пене, перед собой вал катит — и так больше шестидесяти километров!..
За разговорами время проходило быстро. Остался позади дымный холм ГОКа с жилым поселком, с заводскими трубами — остров в искристой заснеженной тундре. С увала на увал, как по волнам, но дорога накатанная, обжитая.
— В тот мой приезд, летом семьдесят пятого, считалось, что я первым проложил летний путь на Майский. И был у меня с Григоровым памятный разговор. Он, довольный, уважительный, говорит мне: «Давайте перейдем на «ты» — близкий вы нашему делу человек!» А я ему ответил: «Близкий — делу, Сергей Александрович... Что-то я не заметил, чтобы вы с кем-то были на «ты», даже и из «стариков» ваших. Вам на «ты» несвойственно, да и я с дет-
[258]
ства близким людям «вы» говорил — маме, воспитателям в детдоме, отцам-командирам в армии. Благодарю за ваше уважение...» — на том и расстались. Григоров в начальниках подолгу не ходил — не по характеру ему, так считаю. Он геолог, ученый. Что в партии, что потом в экспедиции — он руководящий геолог. Скажете, сейчас-то, мол, начальник экспедиции и получается у него?.. Так он же после Розенблюма Ильи Семеновича начальником стал — по накатанному! И — попомните мои слова! — недолго он в начальниках останется, не по характеру это ему. Как геолог, он Майский изучил, к командному креслу не рвется. Он дальше пойдет — в тундрах наших дел еще, ох как много. Я так понимаю...
Кирилин и после совместной поездки встречался с Анатолием Николаевичем, бывал в Певеке у него дома. Из многих бесед узнал, что Ветренко за годы работы на Севере, особенно в Чаунской, а потом в Майской экспедициях, всегда первым шел на организационные производственные эксперименты. Когда внедрялся в автотранспорт метод работы спаренными экипажами, то водители-коммунисты А. Ветренко и А. Корниенко (впоследствии руководитель автобазы) на своем «Урале» творили чудеса: за месяц— 16 ездок в поселок Майский! Пришло время, и поручили Анатолию Николаевичу, прославленному бригадиру водителей, проторить дорогу новому оргметоду «на единый подряд». Начальник экспедиции И. С. Розенблюм и начальник входной базы Майского Корниенко разрешили ему лично подобрать водителей в бригаду. Размышлял Ветренко, думал, сомневался — не из-за людей опасался нового дела, а из-за техники — старые были машины на базе... Взялся. С нервотрепкой и бессонницей, с напористостью, без оглядки на чины — никогда не был Ветренко дипломатом, да и марионеткой тоже — справился... О делах бригадира Ветренко писали в районной, в областной газетах, его портрет был опубликован в «Правде». Кавалер ордена Трудовой славы, Анатолий Николаевич 25 лет работает в Магаданской области. Свыше миллиона километров по горам и тундрам Чукотки, более двухсот успешно выполненных годовых планов! С таким ускорением живет и работает на Майском водитель-ветеран, коммунист с двадцатилетним стажем Анатолий Николаевич Ветренко.
Кирилин видел его в «скафандре» — рабочей спецовке зимой, в замасленной до кожаного блеска штормовке летом, видел даже в пижаме и в шлепанцах. Но никогда не представал Ветренко перед ним в праздничном костюме, а ведь хорош был бы: гордая го-лова на крепкой шее, налитые плечи боксера-полутяжа, лицо обветренное — Ветренко же! — и обожженное чукотскими морозами.
[259]
