В кузнечном деле бытует специальный термин — наклеп, обозначающий поверхностное и глубинное уплотнение, упрочение металлического кованого изделия под действием молота, под ударными нагрузками. В народе бытует поговорка «за одного битого двух небитых дают!» — стало быть, наклеп оценивается в людях. Суровые десятилетия освоения богатств Колымы и Чукотки выковали удивительных людей. Одним из них и, пожалуй, самым известным в среде коллег-геологов был Дмитрий Павлович Асеев.
Вспоминает геолог В. Ф. Маштак:Владимир Филиппович человек кряжистый и, как говорят, «неладно скроен, да крепко сбит». Огрузнел от сидячей жизни — кабинет, заседания-совещания, машина. Так часто бывает с тяжелоатлетами: бросает мастер ежедневные тренировки, нарушает режим питания и за короткое время теряет форму. Но внешне Маш-
[176]
так все еще штангист. Кажется, вот только отошел человек от помоста, сбросив на доски взятый рекордный вес, и гриф штанги все еще хранит нагрев его хватких ладоней.
Ныне Владимир Филиппович возглавляет Дебинскую ГРЭ объединения «Северовостокзолото» в поселке Ягодное. Начинал же он на Чукотке в Чаунской ГРЭ и какое-то время работал рядом с Дмитрием Павловичем Асеевым, встречался и, как многие, уважал его.
— Нам, зараженным некоторым скепсисом конца пятидесятых годов, начинавшим самостоятельность в шестидесятых, люди, подобные Асееву,— и, естественно, он сам,— были... непонятны и непонятными остались. Ну, как кому, а мне — так точно! Для меня Асеев был человеком из легенды. Притч и сказаний о нем ходило много из уст в уста. Об Асееве я услышал задолго до того, как встретился с ним, а встретив — сразу узнал: он это и никто другой! Тогда Дмитрий Павлович уже не носил прославленную северо-кавказскую бурку — да-да, точно такую, как у Чапаева в одноименном фильме братьев Васильевых. Но в фильме Чапаев — артист Бабочкин, как и сам Василий Иванович,— был человеком сухощавым и невысоким, следовательно, и бурка на нем казалась огромной. А у Асеева рост — дай бог, правофланговый гвардеец — и бурку он носил соответствующую. Ценная бурка, черная, с седоватой искринкой — изделие лезгинских мастеров. Очень он любил оружие: на поясе кинжал кубачинской работы, маузер в деревянной кобуре-прикладе, охотничье ружье — «манлихер». Но и оружие тогда он уже ежедневно не носил. Возил с собой, я видел, но не носил. Те, кто знали его еще по Колыме, рассказывали, что там бурка, кинжал, маузер всегда были с ним и на нем! — время было другое... Познакомились. Он показался мне поначалу уж очень декоративным, нарочитым. И прозвище тянулось за ним шлейфом — «батько Махно». Но — за глаза!.. Рассказывали мне люди былину-побывальщину, когда это прозвище выручило Асеева из очень большой беды. Такое было дело: ехал Асеев в кузове грузовика, вез в свою партию большую сумму денег, чуть ли не зарплату на всех. Умостился на мешках, закутался в бурку и спал, хоть и не мед ездить по тундровым кочкарникам. В кабине водитель и вооруженный автоматом охранник. Едут. Зима, снег, мгла серая. Фары слабенькие, едва дорогу обозначают. Водитель курит, щурит глаз от лихой махры. Охранник дремлет, Асеев в кузове спит. Стали на малой скорости форсировать буерак — вниз круто по скользине, на тормозах, на мосточек-времянку — и вот сейчас подъем будет... И тут из кусточков тундровой ольхи, из серой мглы метнулись к машине тени: трое в зэковских бушлатах! Мгновение — и один распахнул дверцу от водителя, замахнулся топором, второй - к охраннику, оружие у него вырвал. Беглые, засада!.. Третий полез в кузов. И только он
[177]
через борт перевалился, как вскочил Асеев во весь рост — в бурке, маузер в колодке на отлете! «Кто тут на батьку Махно?» — а голосище у него — будь здоров!.. Тот, что в кузов полез — опешил, что с автоматом — орет: «Вали его!» А тот, в кузове, кричит: «Так кликуху же назвал! Поди, свой, чалый!..»
— Простите, Владимир Филиппович, я не совсем улавливаю...
— Понятно, расшифрую. Кликуха — кличка, «паспорт» блатного для своих «по чалу», то есть по заключению.
— И дальше?
— А дальше — больше. Схватил Асеев беглого за грудки, поднял да бросил в «автоматчика», и сам чернокрылой птицей рухнул сверху на них. А там-то уж дело техники — повязали они беглых.
Лицо у Маштака широкое, улыбчивое, глаза тонут в прищурах, рот губастый, уши по-борцовски примяты, щеки и скулы мечены морозами, продублены пургами. Смеется, курит...
— Асеев был чудаком, это я вам точно говорю. Но и в чудачествах он был самим собой. Одним словом, «асеевщина»! В колымские времена, говорят, его копировали, особенно молодежь-фронтовики, в мое же время, в начале шестидесятых, он прослыл среди нас, молодых из институтов, чудаком. Посмеивались над ним, но, правда, заглазно. Побаивались!.. Однако слухи о нем распространялись, судачили, и все чаще со смешком...
— Владимир Филиппович, как по-вашему, чудак — это плохо?
— Ну почему же? Древние говорили: «Чудаки украшают мир!»... Да, не сегодня сложилось это присловье.
«Надменные потомки» считали чудаком и Пушкина.
На Мещанских улицах — были такие в Москве, по номерам, от Первой Мещанской до Четвертой,— плодились анекдоты о чудачествах Маяковского... На Мещанских и в Замоскворечье людям казалось, что вот они-то нормальные, правильные, они, как все — приличные, а чудаки — не как все.
Чудаки не украшают мир. Они его создают.
— Побаивались мы Асеева! Я был не слабачком, поверьте, но при Дмитрии Павловиче чувствовал себя пацаном. Почему? Наверное, понимал, что не смогу принять на себя те физические нагрузки, которые вольно и с усмешкой принимал на себя Асеев. К примеру, встретились мы на Мысе Шмидта, он прилетел со взрывником, очень крупным парнем, за... ну, так скажем, за оборудованием. И я сидел в аэропорту по той же причине. Пришлось ждать — в Арктике это часто случается. Мороз трещал! — а Асеев по утрам бегал по аэродрому в трусиках, в сочинских сандальках на босу ногу! Бежит, пар за ним тянется, как фата за невестой!.. В одежде неуклюжий, громоздкий, а обнаженный — Иван Поддубный!.. Прилетел наконец самолет с грузами для нас, мои рабочие — шестеро! — на разгрузке нашего «адреса», а Асеев со взрывником —
[178]
вдвоем! — выбирали свой «адрес». Взрывник-детина на сани накладывает полтонны, тащит, рычит, Асеев на свои санки нагромоздил шестьсот килограммов, рванул с места и потащил, и с пробежечкой! И ведь не разовая нагрузочка, не штанга — ухватился, поднял и «вес взят!» — полдня таскали! Всех он тогда поразил... А в обед присел Асеев, обнял ногами эмалированное ведро с жарким из гречки с тушенкой, взрывник рядом подсел со своей ложкой, и умяли они порцию, причем взрывник после двух третей отвалился, а Асеев все доел, донышко выскреб... Я почему об этом сейчас вспомнил? У многих на глазах Асеев таскал свои санки с грузом, но легендой почему-то стало ведро гречки с тушенкой!.. И еще такой случай: мои рабочие наварили бражки — из конфет-подушечек, помните, были такие карамельки? Бражка — это страшенное пойло. Ну, я засек и запретил категорически. Один из рабочих — бывших зэков — взревел нехорошими словами и кинулся на меня. Случился при этом Асеев. И он перехватил этого неврастеника за ворот и за штаны, сунул головой в бочку с водой, окунул пару раз, поставил перед собой и сказал негромко, но убедительно: «Запомни, в таком тоне с начальником-геологом разговаривать нельзя!»... С воображением был человек, Мика Асеев, и с юмором.
Маштак прикурил новую беломорину, не затягиваясь, пустил вверх густую голубую струю дыма. Улыбается. Он тоже с юмором, Маштак Владимир Филиппович. Вспомнились когда-то прочитанные строчки: «Воображение дается человеку в качестве-компенсации за то, чем он не является, а чувство юмора — в утешение за то, что он из себя представляет». Почему вспомнилось? Почему вслед нанизалась строка Маяковского: «Философы как тарелки: бывают глубокие, бывают мелкие»?
— Асеев любил все делать сам, командовал, так сказать, личным примером. При мне было: вклинился вездеход на ручье носом в один берег, кормой — в другой, а гусеницы болтаются на весу. Водитель растерялся, все мы в машине сиднем сидим, выход ищем, а Асеев спрыгнул в воду, прихватив инструмент, враз вышиб «палец» из гусеницы, вколотил кувалдой в берег толстый лом, протащил трос, захлестнул и — «давай-давай!» — машина взревела, выбралась, а Асеев уже у гусеницы хлопочет, все ладит на место. Кто-то стал лом выбивать, а он — «Брось, другому пригодится!»... Одним словом, Асеев.
И Маштак перестал улыбаться, вдавил в пепельницу недокуренную беломорину.
— Асеев был особым геологом. Он не умел делать дело кое-как. В нем бушевал постоянный накал, страсть! Если вдуматься — что для геолога золото? Асеев был запрограммирован на поиск и разведку. Им, тогдашним, дорога к цели была главней самой цели.
[179]
Найти, доказать, разведать! Золото, уголь, строительное сырье — всё едино: нужно Родине — это главное!.. Теперь к нам приходят молодые, для них, допустим, золото тоже продукт производства — это хорошо, но для многих, к сожалению, дорога к цели не вызывает энтузиазма — преодоления не в чести. Работа, зарплата, коэффициенты, премии — это да, а вот азарт в работе нынче не моден...
В годы встреч Маштака с Асеевым Дмитрию Павловичу было уже под пятьдесят. По недавним понятиям, он уже тогда был в дедовском возрасте. Пятьдесят лет — и каких!
Из архивного документа:«В период паводка тов. Асеев Д. П., начальник разведрайона Большой Ат-Урях, лично проводил караван лошадей с продовольствием для голодающих людей на Таскане. На обратном пути попал в автоаварию, получил тяжелые травмы... Тов. Асеев очень ценный разведчик, он отдал делу освоения и развития Крайнего Северо-Востока страны все, на что способен советский человек. Прошу вне всякой очереди разрешить ему посадку на пароход для следования в отпуск. Одновременно прошу профсоюз предоставить ему путевку в санаторий.Начальник политотдела СГПУ Марков. 01.10.39».
Тогда Асееву было 25 лет. До «одиссеи» на Индигирке и награждения орденом Ленина оставалось еще четыре года. Внеочередная посадка на пароход, профсоюзная путевка в санаторий — и такие были награды в те годы...
Почти за десять лет до встречи с Маштаком, в 1952 году, Дмитрий Павлович был награжден орденом Трудового Красного Знамени, четвертой правительственной наградой. Ему тогда не было еще и сорока... Вспомним, с чего начинал Асеев.
Из автобиографии Д. П. Асеева:«...Колхоз направил меня на учебу в Ленинград, но здесь я в 1932 году познакомился с Билибиным и под его влиянием завербовался в Дальстрой... В качестве прораба работал с геологом И. И. Галченко, открывшим ценное месторождение в бассейне реки Индигирки. Как начальник партии, разведывал Омчакскую долину...»В 19 лет — начальник партии, работавшей в нехоженой тайге, в самом дальнем отрыве от центров снабжения и руководства. Отвечал не только за результаты разведки, но и за жизнь десятков людей. Вот уж поистине кузница характера, самостоятельности и единоначалия, основанного на личном примере, на простейшем нравственном принципе: «Делай, как я!» В партии все были старше начальника Асеева по возрасту и по опыту полевого геологического бытия. Но ответственность командира, авторитет геолого-
[180]
разведчика должен же на чем-то держаться и укрепляться! И Мика Асеев смог стать авторитетным командиром-геологом. Он не имел диплома, этого своеобразного аванса авторитета руководителя. Он заработал авторитет без аванса.
«Делай, как я!» — была у летчиков-фронтовиков такая команда. Подавалась она покачиванием крыльев командирского истребителя. Вот они — блеснули в разрыве облаков «мессеры». Командовать некогда, поучать нечему, я — истребитель, ты — истребитель. В бой, парни, и — «Делай, как я!» — дважды коротко качнулись крылья со звездами...
Из автобиографии Д. П. Асеева:«...На Чукотке мне приходилось заниматься не только разведкой, но и внеплановой попутной добычей полезных ископаемых, а в 63-м году я совсем перешел на добычу и проработал в системе «Северовостокзолото» шесть лет. Был директором прииска и карьера, председателем артели «Тундра»......Что-то разладилось в природе. Как обычно, в октябре прихватили тундру морозы, на заколодевшую почву легли первые снега, в начале ноября грянули многодневные пурги — и одна за другой, с краткими перерывами на день, на ночь, и с лютыми холодами — под сорок. Но в последней декаде декабря, когда, по классическому графику полагались яростные рождественские морозы, вдруг потеплело по-весеннему, лед раскис, осели посеревшие сугробы и повалил снег! Надоедливые фонари «дневного света» — в Эгвекиноте все как у людей! — едва мерцали сквозь пуховую густоту снегопада, хлопья опускались не спеша и кружась, как бабочки-капустницы. Ни дать ни взять, зима «на хуторе близ Диканьки»! — и это на Чукотке, у залива Креста — и в декабре.
Почти месяц не летали в Залив Креста самолеты, отказали многие местные линии телефонной связи, да и дальняя связь («Москву заказывали? Говорите. Связь по радио!») засипела, заперхала простудными голосами, нагоняющими тоску.
Запланированные выезды и вылеты в дальние разведбригады и партии отменились, расчетные дни командировки иссякали.
В ресторане при гостинице подавали бесконечную «поджарку» с гороховым пюре, и официантки в крахмальных коронах развешивали под черным потолком гирлянды бумажных пестрых гармошек в перебивку с гофрированными шарами. Готовились к Новому году.
Из вечера в вечер я был назойливым гостем в домах местных геологов, ветеранов Восточно-Чукотской экспедиции, и чаще всех у Станислава Петровича Амитирова. Он очень интересный человек, мастер художественной фотографии, застенчивый, немногословный, размышляющий. Узкоплечий, белоголовый — то ли от роду блон-
[181]
дин «с серебром», то ли седой, не молодой, крепкий, не спортсмен, а геолог-ходок.
Станиславу Петровичу доводилось работать с Асеевым, приятельствовали они в те годы, когда Дмитрий Павлович возглавил старателей артели «Тундра».
Вспоминает геолог С. П. Амитиров:— Артель работала от прииска «Отрожный». Двадцать два человека, но все единый организм, многоручка-многоножка, а голова одна — Асеев. Они его очень ценили, уважали. Конечно, народ там подобрался со всячинкой, сам Асеев анкетам не доверял, а доверял своему чутью и позволял новичку в артели начать жизнь «с красной строки». И эти, со всячинкой, крепко ценили такой его подход к кадровому вопросу. Да-а, там были люди!.. К примеру, бухгалтер артели — он был одновременно поваром, хлебопеком, кладовщиком. Четыре дела делал, и все путем, умело и проворно... Асеев мне открылся не сразу. Конечно, об «асеевщине» я знал — слухами земля полнится, легенды прозвучали еще до того, как Мика Асеев сошел с трапа самолета... Помнится, за месяц до его прилета мне сообщил наш начальник, что на одном из моих объектов станет артель, и возглавляет ее тот самый Асеев, который...— и список подробностей из мифов и легенд... Ну, познакомились. С первого взгляда — яркий человек. Выглядел он на свой возраст, не молодился. Пузцо имел некоторое—и не прятал, ходил косолапо: при шаге ступня выворачивалась носком наружу, потом носок забирал внутрь, как бы загребая и назад отбрасывая пройденное. Такой походки я больше ни у кого не наблюдал. К походке я внимательный, в манере ходить человек открывается почище, чем в почерке...
У страстного фотографа Амитирова сохранились асеевские карточки. Не постановочные портреты «в интерьере с электрическим светом», а те, самые ценные, снятые врасплох, навсегда схватившие цепким слоем бромистого серебра моментальные проявления личности.
...Асеев несет битых гусей — по три в каждой руке. Оттянутая бельевая трикотажная футболка, затрапезные штаны заправлены в высокие сапоги. Ручищи могучие, а шея дряблая, иссеченная шрамами глубоких морщин. Да-а, не моложав, есть «под половину шестидесятого» — и все годы налицо. Лапы и хвосты гусей-гуменников свисают до земли.
— Асеев был очень удачливым охотником, отменным стрелком, но гусей, скажем, больше десятка никогда не бил. Он добывал дичи столько, сколько можно съесть «со товарищи» в один присест. Норма у него была, твердо придерживался!.. Случился в их артели охотник без меры, наколотил как-то на перелете утей и,
[182]
довольный, притащил в жилуху. Его обступили, кто восхищался, кто удивлялся. Подошел Асеев, присел к груде битой птицы. Снизу вверх спокойненько спросил у охотника: «Как думаешь распорядиться?» Тот, разомлевший от внимания, хохотнул, высказался: «Мечтаю плов изготовить из одних только ляжечек! Остальное — на всех!..» Ну, Асеев прицелился острым взглядом, выпрямился, забрал у оторопевшего артельца ружье, осмотрел: «Грязь, ржа, раковины. А была когда-то приличная «ижевка», семью прокормить могла... Бухгалтер, вычти у меня семьдесят рублей — для этого!» — размахнулся и рассадил ружьишко в щепы о мясорубочную колоду, далеко забросил погнутые стволы...
Амитиров развернул суровую холстинку, показал фотоаппарат «Москва» — старенькую машинку, но ухоженную, без ущербинки на корпусе.
— Это подарок Дмитрия Павловича. Если быть точным, то не подарок, а приз от него. Напомню, Асеев не любил «ширпотребские» вещи, а ценил штучные, какие не у каждого встречаются. Так и с этим аппаратом — я «Москву» широкоформатную до этой, асеевской, не видел и в руках не держал. Ну, показал он мне его как-то — ему новинку привезли с материка друзья. Вероятно, я не удержался, похвалил аппарат. Но вот тронулась артельная колонна к месту разработок, а меня направили к Асееву проводником — месторождение-то мое было... Двигались с техникой, не спешили, зима в права еще не вступила, лед не окреп. Двигались, а вечера-
[183]
ми Асеев со мной прокладывал до карте маршрут на завтра, советовался. Он умел и любил работать с картой!.. На пути озеро, отмелью отделенное от морского залива. Асеев чертит на карте путь через отмель, Я ему сказал: «Там мы не пройдем, техника тяжелая, а лед слабый. Надо идти в обход».—«Километров тридцать обхода! Пойдем по льду, я проверял — крепок, выдержит!» — «Вы проверили на реке, а на отмели вода морская, соленый лед податливей».— «Пройдем, Амитиров! За предосторожность благодарю, но пройдем через проливчик—день пути дорог!» Ну, пошли. Добрались до горла лагуны, Асеев прошелся, попрыгал — и повел машины на лед.. Сам впереди, за ним бульдозеры с прицепами. До берега оставалось метров тридцать-сорок. Указываю Асееву— вот она, промоина, темнеет подо льдом!.. Ну как уж там, было — детали, только дизель провалил лёд и ушел в промоину, в глубину. Дизель — это кратко, по привычке, передвижная дизельная электростанция. Нет дизеля — нет работы!.. Ну, дальше события развивались так: все уже на берегу, суетятся, орут - что да как? «А вот так! » - сказал Асеев и в одном белье нырнул в полынью. Вынырнул — лицо как у покойника. Потребовал трос с петлей, велел приготовить второй и снова нырнул. Выплеснулся, как морж, хрипит: «Готов второй?» — подали, он в третий раз нырнул. Мы ждали его на кромке, подхватили, разом вытащили, завернули в тулупы вместе с мокрым бельем, дали спирту. Пока несли его к балку, расторопные парни согнали бульдозеры в связку, закрепили буксирные тросы... Асеев, едва переоделся, выскочил командовать. И пошло-поехало! Дизель-то на полозьях, Асеев зачалил тросы на буксирные крючья — и полез утопленник из промоины, а лед у берега перед этим подорвали шашкой. Вытащили. Тут же двинулись дальше — Асеев времени не терял. А резюме выскажу такое: кто как, не знаю, а я лично побоялся бы полезть в полынью, а уж трижды — нет, это мог совершить только Асеев. Другого такого человека не знаю, не встречал ни до того случая, ни потом... Прибыли на место, устроили вечер «отдыха» — ну и при всем честном народе Асеев протянул мне фотоаппарат. На, говорит, владей! Прими от меня с благодарностью! Вот такая была эта «асеевщина»!.. И другая была... Начала «Тундра» добычу металла — первая на Восточной Чукотке. А Дмитрий Павлович практик, колымчанин, знал дело изощренно! Поставил через ручей дамбочку, на ней гидроэлеватор, две запруды по обе стороны — и гонял промывку по замкнутому кругу! Хитрый, умелый, сообразительный! Его «артиллеристы» на руках разве что не носили, хоть и требователен он был до крайности.
— Артиллеристы?
— ...но не те, кто из пушек стреляет, а те, кто в артели работает. И еще, Асеев с артелью с этого месторождения взяли ме-
[184]
талла в два раза больше, чем я подсчитал как геолог. Помню, приехал к нему мимоходом, задержался на денек, пообщались. Как оказалось, в последний раз... Был он энергичным, подвижным, но без суеты. Наскоро присядет, вытянет ноги, разомнет ручищами бугристые ляжки, икры, усмехнется: «Уставать стал. Засиделся на Чукотке, а тут и стоящей охоты нет — так, пух да перо!.. Просился у Изи Драбкина * послать меня на Камчатку, но молчит, начальничек!..»
{*}
И. Е. Драбкин — тогда начальник ОВТГУ.Шел к концу декабрь, но все не было на Восточной Чукотке морозов, все валил беспрестанный снег и вырастали исполинские сугробы. Нет самолетов, стоят автопоезда, нацеленные на вывоз тысяч тонн грузов из морского порта по дальним тундровым адресам. Раскисли зимники, все стоит! Не радовались люди теплой зиме, предновогодним снегопадам. Нужны были морозы...
Вернемся в Ягодное, в бассейн Колымы.
Сидели с Владимиром Филипповичем Маштаком, гоняли чаи. Он вспоминал последнюю свою встречу с Дмитрием Павловичем. Это было на Дукате, где Асеев в 1974 году руководил открытыми горными работами. Дойдя в разговоре до этого эпизода, Маштак надолго умолк, ушел в себя, в память.
— Я и узнал его — внешне он мало изменился, и не узнал, охнул, когда он при встрече дружески приобнял меня — мощь в нем еще осталась прежняя, медвежья. Но... Дмитрий Павлович все норовил присесть, сутулился. Беседовали, вспоминали — он то улыбался с грустинкой, то хмурился. Тоскливо мне стало: Асеев угас! Да, ему тогда было шестьдесят лет, возраст солидный, но ведь то был Мика Асеев, понимаете?!
Маштак свыкся за десятилетия с образом легендарного Асеева, всегда способного совершить нечто такое, что другому не под силу, не по духу. .
Не спросил я у Владимира Филипповича, знаком ли он с архивными документами Дмитрия Павловича Асеева — к чему вопросы о бумагах, когда доводилось ему жить бок о бок с этим человеком. Да и не больно-то в те времена, при Дальстрое, разрешалось всяким-разным знакомиться с папками личных дел.
Давно уже нет Дальстроя и нет легендарного дальстроевца-орденоносца Асеева. Но есть в хранениях его «Личное дело», а в нем подшиты документы, скупые и красноречивые.
«Автобиография.
Я, Асеев Дмитрий Павлович, родился в г. Ленинграде в семье военнослужащего царской армии, полковника и дворянина. Моя
[185]
мать Александра Михайловна, мещанка, по образованию педагог пения. В 1916 году мой отец после тяжелого ранения выбыл из рядов царской армии. В 1918 году был мобилизован в Красную Армию, был начальником Балашовского всевобуча — до 1920 года. Демобилизовавшись, отец перевез семью в г. Батуми, занялся садоводством. В предместье, в селении Маханджаури, у его матери было два гектара земли и дом. Числился крестьянином-середняком. Мать была домохозяйкой. В 1931 году моего отца обвинили по статье 58-й и подвергли предварительному заключению сроком на один год. В 1931 году я закончил девятилетку, вступил в колхоз и как ударник и активист был направлен в Ленинград на учебу. Я опоздал на прием в Ленинградский горный институт и временно поступил на работу в Ленинградское отделение Дальстроя на должность мл. научтехсотрудника. В 1933 году заключил договор с Дальстроем, выехал на Колыму, работал коллектором, прорабом-поисковиком... В 1934 году закончил курсы прорабов-поисковиков... Мой отец с 1932 года и по день смерти работал агрономом совхозов в г. Батуми... В мае 1944 года я был принят в ряды ВКП(б) Политотделом Тенькинского горнопромышленного управления Дальстроя НКВД...»
Несколько страниц, плотно исписанных асеевским убористым почерком, и что ни абзац, то краткое донесение о добротно и честно проделанной работе.
В «Личном деле» Асеева зафиксированы и порицания: «...За переброску в другие предприятия лиц, отбывающих сроки по ИТР без ведома инспекции Теньклага — поставить на вид». Теперь уж и не узнаешь, кого из зэков-итээровцев старался спасти из мест, «где золото роют в горах», горный директор 3-го ранга Дмитрий Асеев.
Полным-полна эта стандартная папка-скоросшиватель, лист за листом подшиты в ней страницы удивительной биографии, способной стать основой не одному роману в серии «Жизнь замечательных людей».
Последние документы:
«Магадан. Генеральному директору «Севвостокгеологии» Цопанову. Сегодня пятого сентября тысяча девятьсот восемьдесят первого года в шестнадцать часов скончался персональный пенсионер первооткрыватель Дмитрий Павлович Асеев...»
Ответная телеграмма из Магадана:
«Руководство партийный комитет и Северовосточный терком профсоюза от имени коллектива объединения выражают искреннее соболезнование всем родным и близким по случаю кончины Дмитрия Павловича Асеева первооткрывателя ряда месторождений внесшего большой вклад развитие горнодобывающей промышленности Крайнего Северо-Востока СССР.
[186]
Генеральный директор объединения Цопанов, секретарь парткома Боков, председатель теркома профсоюза Васильев».
Циркулярная телеграмма — всем экспедициям объединения «Севвостокгеология»:
«Пятого сентября скончался Дмитрий Павлович Асеев, старейший геолог, проработавший в геологических организациях объединения более тридцати пяти лет. Просим всех выразить соболезнование его семье...»
Д. П. Асеев обладал великим даром идти первым, начинать, брать на себя самое трудное, подчас невыносимое для другого человека. Такие люди с десятилетиями опыта первопроходства укрепляют металл собственного естества и духа наклепом пережитого, преодоленных испытаний. «Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя. Богатыри — не вы...» — это уж точно. Даже в те суровые десятилетия не многие могли тягаться с Асеевым, а уж ныне и нет таких... Не научился Дмитрий Павлович за жизнь беречь себя, экономиться — не у кого тогда было учиться самосбережению. Но тратить себя умел Асеев щедро, до донышка.
