"Он у нас оживет"
Из дневника путешествия
Ночь с 12 на 13 марта
Я проснулся от яркого света.
В уютном, зале светится множество огней. За круглым столом стучат кости домино. Беловолосый юноша с любопытством склонился над клавиатурой пианино, осторожно взял аккорд и, точно ожегшись, отхватил руку. В креслах, покрытых белыми чехлами, расстегнув «кителя, отдыхают незнакомые люди. С крахмальной скатерти обеденного стола худощавая женщина сметает крохи хлеба и сахара, собирает витые серебряные подстаканники. Жарко горят лампы, лучится ярко начищенная медная арматура и блестят отполированные стены красного дерева.
Из салона в глубокую даль уходит узкий коридор кают, и в одну из раскрытых дверей я вижу письменный стол с перекидным календарем, с красивой настольной лампой. За темнозеленым пологом высокой койки белеет свежая простыня, и у откидного умывальника, уставившись в массивное зеркало, кто-то мылит шею.
В бесконечную даль тянется коридор и, сторонясь друг друга, в полосатых тельняшках и сетках, в туфлях на босу ногу ходят люди и за ними по стенам двигаются расплывчатые отражения.
Не в силах что-либо сообразить, я поднимаюсь на ноги, и вдруг картина резко меняется. Морозный воздух проникает сквозь двери. На полу, завернувшись в шубы, сгорбившись, уткнув лица в воротники, сидя спят люди, и нужно поостеречься, чтобы не наступить на человека, застывшего с прилипшей к губам папиросой. Со сна невозможно сообразить, что случилось, каким образом мы очутились среди неизвестных, безразличных к нам людей, почему, проснувшись под столом в комнате с книжным шкафом, я стою сейчас над хрипящим во сне усатым лицом. Где мы, что произошло?
Распахнув дверь, я очутился в холодной темноте. Мгновенно возвращается память, и, оглядываясь, я различаю палубу ледокола «Ленин». Высоко у подножья ледника сверкает Баренцбург.
На берегу горят окна легких миниатюрных голландских домов. Они горят, как детские гипсовые игрушки с воткнутой внутрь свечей, и кажется, стоит протянуть руку — и можно набрать полные горсти этих веселых светящихся игрушек.
Тихо на палубе; к борту прислонился вахтенный в исполинской шубе.
На палубе — ящики, мешки, матрацы и свернутые одеяла. Между бухтами стальных тросов извилисто тянутся шланги, с канатов свисая, качаются карикатурно растопыренные мясные туши.
Стоп. Все ясно. Сегодня 12 марта, и сегодня в три часа дня ушел «Седов». Наша экспедиция перебралась на борт ледокола «Ленин», и это наш груз, наши вещи, наши машины и ящики. Палуба огромного ледокола широка, как городской проспект. Днем мы явились сюда с шубами, с матрацами, с мешками хлеба. На благоустроенном, блистающем чистотой корабле с комфортабельной кают-компанией, мы, чтобы не нарушать порядка жизни этого пловучего города, расположились табором в красном уголке и у выхода на палубу.
В три часа дня ушел «Седов», а в шесть вечера капитан Швецов прислал радиограмму: «Погода благоприятствует. Море чисто от льдов. Прошел Форланд. В каюте кто-то из вас оставил ножницы». Сегодня 12 марта, а на 13-е приказом назначено переселение на «Малыгин».
Холод собрал разбросанные мысли и восстановил события. И все же невозможно понять двух строк приказа: «Всему личному составу 13-го переселиться на борт «Малыгина». Начать работу,— так надо понимать приказ? Или же начать подготовку к работам? Но переселиться? Завтра?...
Заскрипел трап, и, переговариваясь со штурманом, заложив руки назад, прошел Васин. Удачный момент. У заместителя начальника экспедиции можно узнать намерение командования.
— Завтра перебираемся на «Малыгина»? Васин изумленно поднял голову:
— Надеюсь, приказ всем известен.
— В приказе тринадцатого?
— К чему же этот вопрос?—благодушно рассмеялся Васин.— Зачем вы спрашиваете?
— Таким образом завтра?
— Ничего подобного.
— Когда же?
— Сегодня.
—?!?
— Сегодня... Сейчас уже полчетвертого.
... Резкий свист взвился откуда-то из глубины, пронесся над ледоколом, облетел корабль, и тотчас наверху поднялась суматоха — затопали, забегали, и еще не умолк свисток боцмана, как все выстроились на палубе. Во мгле, мигая иллюминаторами, взлетая на волнах, к «Ленину» приближался «Руслан».
Было шесть часов утра. На фоне черного неба, как облака, неестественно белели ледниковые горы. Баренц-бург и пристань исчезли. Ворочая льды, «Ленин» двигался в горле залива. Впереди, в тумане, сквозила скала, а за нею, накренившись мачтами, свесившись в воде, клонился мрачный, темный «Малыгин». «Ленин» повернул из залива и, выйдя в чистый от льда фиорд, замедлил ход, ожидая «Руслана». Дальше «Ленин» не мог итти. Глубокая осадка заставляла его останавливаться в ста саженях от «Малыгина», но в это утро в Айсфиорде бушевал ветер, и капитан опасался, что ледокол унесет на рифы. Ожидая «Руслана», «Ленин» ходил взад и вперед по заливу.
«Руслан» с разгону пристал к корме ледокола, в следующую секунду перебросили трап, и из штурманской рубки «Руслана» вышел Крылов.
— Шевелиться!—закричал он.— Быстрей!
И эпроновцы, подхватывая ящики, волоча шланги, забегали с борта на борт, а ледокол и буксир, скрипя кранцами, плясали на волнах. Вздымался и ускользал из-под ног гнущийся трап. Пена обдавала лицо, и эпроновцы, как циркачи, перепрыгивали на буксир. В десять минут все мы с вещами были на «Руслане».
— Воцейщук!—позвал Крылов.
— Боцман,— подхватила команда,— к начальнику!
— Есть!—выскочил из темноты усатый Воцейщук; он стал перед Крыловым, вытянув руки в огромных рукавицах, как бы готовый сию же минуту кого-либо схватить.
— Все наши на «Руслане»?
— Все!—прокричал Воцейщук.
— Отлично. Капитан, пошли к «Малыгину». «Руслан» отвалил от «Ленина» и полным ходом направился к скале.
Мертвый корабль вырастал из мглы. На борту «Малыгина», у развороченных поручней, по колено в воде, ожидая швартовых, стояли наготове пять человек, оставленных вчера при первом походе «Руслана».
"Живем в полузатопленных кубриках"
Радио ледокола "Ленин"
Ушел «Седов». 13 марта на рассвете перебрались на «Малыгина».
Живем в забитых льдом, полузатопленных кубриках Немедленно взялись очистить корабль от льда и снега. Аврал продолжался шестнадцать часов. Сильные морозы затрудняют работу.
★
В молчании выстроились эпроновцы на борту «Руслана» и смотрели на «Малыгина», точно стоя перед входом в таинственную пещеру. Гнетущая тишина оказывала на всех страшное действие. Тихо ступая по доске, соскальзывая, команда переходила на ледяную палубу. Над головами, точно падая и грозя раздавить, нависли мачты. Подымаясь гуськом, балансируя, хватаясь за трубы вентиляторов, эпроновцы озирались и, не зная, куда направиться, останавливались. И вновь тишина ледяного склепа придавила умолкнувших людей. Щербатые, косматые льды спускались с мостика; ледяные чудища нависли на трубе. И мы стояли, как в зимних дебрях, и, как в лесной чаще, сыпались сверху хлопья снега и от ветра по палубе метелью кружились сугробы. Вдруг раздались подводные толчки и чуть слышно под ногами в трюмах всплеснула вода.
— Начнем!—в тишине воскликнул Крылов.— Он у нас оживет!
Крылов, растопырив ноги, изогнувшись, ловко карабкаясь по накрененной палубе, пробрался наверх.
— Боцман!
— Здесь! — вылез из-за его спины Воцейщук.
Держась одной рукой за ледяную глыбу лебедки, другой расстегивая на груди тесный полушубок, Крылов расспрашивал боцмана, все ли готово к началу работ. Расстановка сил давно была разработана Крыловым, и сейчас, переспрашивая Воцейщука, он пробовал проверенную машину, желая полюбоваться ее размеренными, точными движениями.
— Есть!—в ответ на каждый вопрос, взмахивая рукавицей, кричал Воцейщук, и чем тише говорил Крылов, тем сильнее кричал боцман.
— Раздать сколочный инструмент и лопаты!
— Есть раздать сколочный инструмент!— Чтобы можно было ходить, плотникам набить рейки на палубе.
— Есть плотникам набить рейки!—возопил боцман.
— Чтобы было за что держаться, не падать — развесить леера.
— Есть развесить... — глотнув воздух, раскрыл рот Воцейщук, и мы в страхе попятились, но Крылов дал знак, и. боцман умчался.
— По метам!—скомандовал Крылов, и вновь моментально появился Воцейщук.
Боцман роздал ломы, кирки и лопаты; через минуту на палубу обрушились удары, тяжело поползли вниз льдины и плюхнулись в воду. Вдоль левого борта, часто срываясь в воду, хватаясь за изогнутые, перебитые поручни, пошли эпроновцы, скалывая лед. Крылов, схватив попавшуюся лопату, с ожесточением принялся сгребать снег.
И сразу шумно стало на судне. Падали в воду глыбы льда. По очищенным местам ползли плотники и набивали рейки. По всему кораблю развешивались леера, и, держась за эти веревки, уже можно было ходить по крену, не рискуя упасть в воду. На левом борту, где лед и сугробы совершенно забили проход, сосредоточились наши главные силы. Глыбы льда там достигали человеческого роста. С двух сторон — с носа и кормы — люди кололи кирками лед, проламывали отверстия, прокладывая туннель.
Становилось жарко от работы; пот обмерзал на лицах. Так, не останавливаясь, скалывая и сгребая лед, авралом работали все пятьдесят семь человек.
Время от времени Воцейщук оставлял свой лом и, забирая с собой двух-трех человек, куда-то исчезал. Они направлялись на корму, волоча за собой ящики, потом приходили назад и опять брались за кирки и лопаты.
В час дня Воцейщук подошел к Крылову.
— Готово?— спросил начальник.
— Так точно. Разрешите?
— Пора. Объяви команде обедать.— Есть команде обедать! — прокричал Воцейщук.— Сдать инструмент!
Сложив лопаты, мы закурили, не зная, куда итти, где получать хлеб и консервы, где расположиться. Направившись вслед за Воцейщуком, мы с первых -шагов остановились от изумления. Корабль вдруг задымился. В дыму—корма и спардек, дым тянется из кают-компании, дым появляется отовсюду, как будто бы ледокол одновременно подожгли со всех сторон.
У входа в кают-компанию, куда нырнул Воцейщук, новая неожиданность поразила нас. В воздухе чувствовался запах жареного мяса.
— Явные котлеты,—нерешительно сказал такелажник, и мы робко вошли в кают-компанию.
К великому изумлению, в салоне было тепло. Все переглянулись и увидели раскаленную «буржуйку». На столах стояли расставленные приборы и тарелки с нарезанным хлебом. Из камбуза с ведром выскочил кок, и следом за ним, с огромной миской супа, вышла Граня.
— Пожалуйте,—пригласила она. —Кушать готово.
— Каково на «Малыгине»!—зашумели эпроновцы.— Как дома.
Зазвенели ложки, миски пошли по рукам.
Пробираясь к столу, накрененному, скользкому, обтаявшему, многие падали. Обедали, держа тарелки почти отвесно. Блюда с хлебом сползали вниз, но все это вызывало веселый смех. Уже мокли обледенелые стены и в оттаявшем зеркале мелькали хлопающие двери.
Пар клубился в переполненом помещении, дым выбивался из красной печки, и люди в этом чаду проносились прозрачными силуэтами, казалось, они летают по воздуху. В дыму пробегали матросы с караваями хлеба, один уносил к себе в кубрик сахар, другой мчался навстречу с ящиком папирос для раздачи, из иллюминаторов высовывались дымящиеся трубы камельков — все судно пришло в движение.
Напротив дверей салона, в каюте «люкс», баталер распаковывал ящики и выдавал папиросы и спички. Наверх, в курительный салон, старшины по лестнице тащили матрацы, одеяла, подушки. Команда шла на корму и спускалась в свой кубрик.
В кают-компании стало совсем тепло. За чаем развеселившийся молодой водолаз от удовольствия громко рассмеялся:
— Ну и заживем мы здесь! При таких обедах,— поднял он вилку с огромным куском мяса,— мы заживем, как на курорте.
Этого было достаточно, чтобы Крылов разразился целым монологом.
— Так и знал!—страдальчески воскликнул Крылов.— Мы только и думаем, как бы больше поесть, как бы поспать и клопов давить. Мы воображаем, что приехали сюда на курорт. Государство наше далеко, ему не видно. Государство снарядило нас, потратило средства и надеется, что мы спасем ледокол. А мы тут пожрем, поспим, отдохнем и поправимся!
Позднее все участники экспедиции привыкли к внезапной манере Крылова разражаться страшными упреками. Но в первый день Крылов некоторых привел в отчаяние.
— Товарищ начальник,— взмолились окружающие,— но мы ведь работали и... еще покажем.
— Посмотрим,— согласился успокоившийся Крылов и поднялся из-за стола.
— Давайте скорее... Мы еще ничего не сделали. Все это еще ничто. Товарищ Стольников!—позвал он. Стольников подошел, ожидая приказания.
— Нет, я только хотел спросить: помещение для личного состава распределено?
— Так точно.
— Камельки?
— Затоплены.
— Распорядок работ?
— Будет объявлен после обеда.— Можно приступить. Продолжаем очистку корабля от снега и льда, водолазы назначаются в трюмы, и сегодня же начнем установку помп.
— Так точно.
★
В стороне от всех, держась за поручни, стоял радист «Малыгина» Михаил Клементьев. Он вместе с капитаном Филатовым после крушения вернулся в Мурманск, затем с нами на «Седове» прибыл опять на свой «Малыгин». Щеголеватый радист, в сапогах с завернутыми, как в ботфортах, халявами, в коротком, модном пиджачке, в капитанке с флотской кокардой, в яркозеленом кашне, он был похож на диковинную, яркую южную птицу, неизвестно каким образом попавшую на льды, под суровое полуночное небо. Он медленно произнес, когда я остановился рядом с ним:
— Жутко. Раньше, во время аварии, в темноте ничего не было видно, а сейчас...— он взглянул вокруг на обледенелые палубу и мачты, — как будто я гляжу на лицо мертвеца...
Угасал свет короткого дня. Готовясь к ночи, замирал «Малыгин». Темнота опять умертвила корабль, приглушила голоса и скрыла людей. По темной лестнице с гаснущими свечами спускались к себе промерзшие люди. В кубрике вода доходила до колен, и эпроновцы, хватаясь за стойки, подавая друг другу руки, ступали по койкам, пробираясь к своим матрацам.— Свет, почему нет света?—недоумевающе осматривался зашедший в кубрик Крылов.— Где Саксон?
— На «Руслане»,— сообщил подошедший командир.— Сейчас с «Руслана» перебросят кабель, проводка закончена. Сейчас...
Командир не успел продолжить фразы, как вспыхнул свет.
Глубокой ночью затих корабль. Потухли огни — экономя энергию «Руслана», после работ электричество выключили. Из каюты лазарета выскочил окоченевший командир Пучков; едва передвигая ноги и стуча зубами, он, как каменный гость, зашагал по трапу на «Руслан». Камельков нехватило, и каюты командиров остались без печек. Но и в кубрике команды, где топились камельки, к утру одеяла примерзли к койкам. Тьма и туман. В ста саженях от «Малыгина», как мираж, сияет ледокол «Ленин». Смешно к невероятно: салон, стук домино, кресла в чехлах и аккорды пианино.
... Одиноко, задумчиво ходил по палубе Крылов. Он не имел каюты и ожидал утра.
— Интересно,— сказал он, останавливаясь и облокачиваясь о поручни. —Мертвое, угробленное судно... íî придет минута, и мы увидим весь результат трудов. Одна минута, представь только, — мечтательно повторил он и тихо, про себя, промолвил:—Что только покажет завтрашний день?
— Что завтра?
— О-о, завтра... завтра мы спустим Хандюка. Интересно, что найдет Хандюк? Ты знаешь, кто такой Хан-дюк?—с величайшим уважением произнес он.— Таких водолазов поискать. Вот увидишь сам.
Из дневника путешествия
Ночь с 13 на 14 марта. Айсфиорд.
На борту "Руслана"
В полутора кабельтовых от нас сияет «Ленин». Стоит на секунду вспомнить теплые диваны кают-компании, каюты красного дерева и блестящие стены коридора— и это судно представляется каким-то фантастическим, сказочно роскошным отелем. Густой холодной темнотой покрыт фиорд. Во мраке сереет ледниковый берег; черная скала превратилась в огромную гору, и «Малыгин» чернеет в ночи.
На «Малыгине» спят. Все камельки, которые привезены вами, установлены в кубриках команды и в кают-компании. Каюты командиров — ледяные склепы. Васину, Стольникову (начальнику распорядительной части), Пучкову (начальнику снабжения), доктору Линкевичу и мне предоставили каюту бывшего лазарета. Замерзаем. Если проспать ночь в холодной, замороженной каюте — обеспечен настоящий лазарет. Доктор, Васин и Стольников, завернувшись в шубы, легли спать. С такими же удобствами можно было ночевать в тени флажков, сброшенных Амундсеном с дирижабля «Норвегия» на северном полюсе. Пучков уже перекочевал на «Руслан». Мне необходимо сделать записи дня, и хотя здесь негде расположиться на ночлег, зато светло и можно писать, а там, глядишь, подойдет утро. У Крылова не оказалось места. Размещая команду, Стольников, вероятно, предполагал, что начальник переправится на шлюпке к «Ленину». Но Крылов не намерен хотя бы на ночь покидать «Малыгина». Он обошел все помещения и теперь сидит в углу дивана в салоне «Руслана». Капитан Клюев, вышедший из своего подземелья за спичками, увидал дремлющего Крылова и позвал к себе. У него есть вторая койка. Крылов принял приглашение, ушел к нему, но через десять минут вышел в подтяжках и, поманив в угол Пучкова, стал с ним шептаться. Я писал заметки в блокноте, они на меня не обращали внимания.
— Скажи, — озабоченно шептал Крылов,—как люди у нас — хорошо накормлены?
— Помилуйте, Фотий Иванович,— обиделся Пучков,— у нас же великолепные продукты.
— Да, это прекрасно, — перебил Крылов. — Но и хорошие продукты можно загубить. Чем будешь кормить?
— Чем полагается. Мяса у нас по горло. На завтра масло,. икра, белый хлеб, чай. Еще есть...
— Опасайся. Я насчет предосторожностей. Цынга...
— Клюквенный экстракт, овощи...
— Смотри, Николай Никитыч, чтобы кормить не жалея.
— Смею доложить...— опять обиделся Пучков, но Крылов его снова нетерпеливо перебил:
— Знаю, знаю тебя, Николай Никитыч. Гляди, водолазам ничего не жалеть. Потом нужно в Баренцбурге достать этих печек, камельков, топить, чтобы отогреваться работникам. Теплых вещей у нас запасено? Знаю, знаю... Рукавицы чтобы, валенки. Гляди, Николай Никитич. Я за одного заболевшего знаешь что натворю?...
Пучков оскорбленно опустил голову.
— Брось, — отрезал Крылов.—Я тебя ведь не один год знаю. И если ты руководишь этим делом, я, как на каменную гору, надеюсь. Только бдительность нужна в таких условиях. В Арктике мы все в первый раз.
Крылов так и не ушел спать. Мало того, он вытащил из каюты капитана, и вот они уже час беседуют между собой. Через полтора часа побудка. Сегодня спускают первых водолазов. Первый Хандюк.