Только что зарезанную корову освежевали на дворе. С веселым смехом три служанки-якутки втаскивают мясо в кухню. Я уже предвкушаю хорошо прожаренный бифштекс солидных размеров.
И вдруг на девушек набрасывается Савва.
Кто мог думать, что этот, всегда такой выдержанный и приветливый человек может так свирепо ругаться и грозить кулаками?
Он обзывает служанок дурами, чертовками и еще какими-то непонятными мне, но, видимо, достаточно неприятными для служанок, именами. — Савватий Петрович! Они ведь не запачкали пола, право, не стоит так волноваться (говорю и думаю о своем: этот скандал затягивает приготовление бифштекса).
Савва приходит в себя. Резко командует что-то по-якутски. Служанки, молниеносно повинуясь, выносят мясо снова на двор, запирают в амбаре. Пробую вступить в переговоры, но Савва Петрович, по каким-то непонятным причинам, даже понимать русскую речь отказывается.
Говорит одно, на все случаи жизни якутской пригодное, слово: «Сох!» — и уходит. Никто не знает, в чем дело. Служанки отвечают, только для приличия, чтобы отделаться: «бильбяпын!» (не знаю).
Злой — чорт бы побрал этот город с позорным прошлым! — ложусь на койку ничком.
Вспоминаю приятеля, бывшего минного машиниста эскадренного миноносца «Новик» и любимую его поговорку: «Эх, заснуть бы теперь минуток шестьсот!» Он умел, в случае нужды, заставлять себя спать голодным, в насквозь промороженном вагоне бронепоезда.
Вкусный запах жареного вползает в ноздри, щекочет кожу, вызывает прилив крови к голове. Вижу сон, что в ослепительно чистом ресторане четверо официантов несут мне на огромном блюде зажаренного быка... Но у быка этого, почему-то, голова Саввы Петровича... и голова эта говорит...
Тут просыпаюсь окончательно: передо мной Савва настоящий, живой. Держит сковородку с бифштексом запах которого меня разбудил.
Савва виновато ласков, извиняется:
— Кушай! кушай бистекс... Савва — турпан. Не надо обижаться. Прости!
Близко наклонясь ко мне, Савва тихо говорит:
— Не надо смотреть сырое мясо, пока из него течет кровь! Плохо это! Можно с ума сойти!
Думаю: значит, и этого сильного, на первый взгляд, человека одолела верхоянская «обстановочка». Психически больной!?
Савва словно читает мою мысль, говорит:
— Ссылка! Знаешь?
Тороплив, обрывочен, проникнут ужасом рассказ Савватия Петровича.
Царская ссылка загоняла сюда, в каменный склеп Верхоянска, революционеров. Людей одной мысли., людей непрестанного, как вращение земли, действия. Рассчитывала, лишая этих людей возможности что бы то ни было делать, убить в них самую волю к действию.
Предусмотрительно, стараясь не доводить до взрыва отчаяния — убивая голодовкой исподволь, отпускала из казны пятнадцать рублей в месяц на человека. По ценам того времени этих денег хватало ровна на две недели самого скудного питания.
Режим верхоянской ссылки создавал видимость свободы для политических: ходи, гуляй... умирай.
Никто не досматривал за ссыльными ни днем, ни ночью. Никто не запирал.
Убежать отсюда все равно нельзя.
Естественная тюрьма. Это ведь о Верхоянске в «Истории России» С. Соловьева сказано в главе о ссылке (челобитная псковичей):
«А иные в Сибири между гор и в пропастях поустроены» (том X, стр. 172).
Именно, «поустроены».
В 1883 году из Верхоянска пытались бежать на лодке
В. Серошевский (писатель),
Царевский,
Зак,
Лион,
Люно,
Арцыбушев,
Александрова.
Добрались к устью Яны совершенно истощенными от голодовки. Там их настигла и вернула обратно погоня.
В 1904 году южным путем, уже на лошадях, бежали Виник, Левин, Гургенадзе. Лошади пали в тайге. Бежавшие через несколько месяцев дошли до Якутска только для того, чтобы отдаться в руки полиции. Последние версты товарищи уже не могли итти от перенесенных в дороге мучений. Передвигались ползком.
Бежать из Верхоянска?!
Разве не достаточно убедителен факт, что такой исключительной душевной мощи революционер-профессионал, как
Виктор Павлович Ногин, даже не пытался бежать из Верхоянска.
А ведь это у него в биографии буквально через две-три строки удачные побеги.
Из Полтавы... в Англию, в 1900 году.
Из Кузомени на Кольском полуострове... в Швейцарию в 1905 году
Из тобольской ссылки тов. Ногин бежал три раза под ряд.
Но, будучи заключен сюда, в «город заживо погребенных», тов. Ногин сосредоточивает всю свою гигантскую волю на одном: только бы не потерять бодрости, только бы выдержать нечеловеческую муку нарочито нелепой оторванности от живой, подлинной жизни. Виктор Павлович Ногин, Наркомтруд в Совнаркоме первого созыва, а затем, до конца жизни в 1924 году, член ЦК ВКП(б), выдержал.
Выдержали и немногие другие, например тов. Бруснев, тов. Мандельштам — автор «Истории Российской социал-демократической рабочей партии».
Но измучивались до грани безумия все без исключения.
И тогда достаточно было пустячного толчка психике, чтобы человек шел на все.
Чтобы революционер кончил жизнь самоубийством.
Савва Петрович Тарасов помнит многих.
Багряновский - большой человек был, красавец-мужчина. Несколько лет прожил здесь внешне бодрым, веселым, уверенным, а в один верхоянский (вот такой же, как сегодня, весенний) день застрелился. И тов. Швецов застрелился. Тов. И. Эдельман утопился в реке Яне. Худяков, известный этнограф, посмертные труды которого даже при царском режиме издала Академия наук (автор «Верхоянского сборника»), сошел с ума. Умер сумасшедшим вскоре после того, как его привезли в якутскую городскую больницу.
Савва беззвучно плачет. Не говорит о ком.
Но летом так много в этом проклятом Верхоянске комаров. Если положить на тарелку кусок сырого мяса, его немедленно облепят серой, движущейся ватой комары. А через несколько минут в мясе не останется ни единой капли крови.
Если человек измучен многолетней, полуголодной ссылкой, ему может показаться, что это из него царизм высосал всю кровь. Что жить уже нечем, незачем. Тогда человек берется за револьвер, ищет могилу в мутных волнах Яны или сходит с ума.
Нехорошо смотреть на сырое мясо в Верхоянске!