На первом, ближайшем к перевалу «станке» наш ямщик пользуется особым вниманием всех пассажиров. Это естественная дань его исключительной выносливости, блестящим физическим качествам. Действительно, там, где мы выбивались из последних сил, ямщик, тунгус Нестор Горохов, прошел не один, а четыре раза, подымая за собой упиравшихся оленей.
Бухгалтер, оправдывая свою «специальность», немедленно сделал подсчет:
— Ведь если почта ходит каждый день, значит этот Горохов три раза в неделю проделывает такую гимнастику. Сегодня с нами прошел, ночь отдохнет на станции, завтра обратно. К вечеру он будет дома. А на следующее утро опять выйдет в дорогу на перевал.
— Эх, и здоровье же у них, чертей! — заключил Калачиков, откровенно завидуя.
Калачиков продолжал свои выводы:
— Сколько же он денег зарабатывает в месяц? Ведь здесь идут большие грузы, за доставку их премии положены. Куча денег!
Бухгалтер даже головой потряс.
— И любит же тебя баба наверное! Ох, любит взасос! — сказал Калачиков, обращаясь непосредственно к ямщику.
Тунгус непонимающе улыбался. Бухгалтер мазнул глазами по фигуре комсомолки, прищурился, довольным тоном стал добиваться:
— Баба-то есть у тебя? Вот такая — жена? — показал Калачиков на хозяйку почтовой станции.-И ребятишек, наверное, вагон целый, а?
Якуты-хозяева поняли Калачикова первыми. Вспыхнул говорок: мелкий, смешливый, словно бы иронический. Якут перевел Горохову, о чем его спрашивают «ньюча» (русские).
И сразу помрачнел тунгус. Сказал коротко и злобно (так бросают камень в надоевшую собаку): «сох» (нет). Отодвинулся, есть перестал.
Хозяин-почтарь, склеивая из кусочков русские фразы, рассказывает нам историю Нестора Горохова.
Жены у Нестора нет. Он не хозяин. Он хамначит - батрак. У Нестора есть «кыс» — девушка, невеста. Эта кыс у хозяина. Хозяин «кусахан» — плохой.
Горячий шопоток обжигает мне край уха: «изнасиловал, должно быть! Не дурак, хозяин-то!» Потом уже громко, Нестору:
— А ты его подкараулил бы вечером у лабаза да проучил бы гирькой, по первое число! — советует Серапионов сын.
Парфенков докурил трубку, спрашивает хозяина:
— Какого он наслега?
— Юсальский, бир юсальский...
— Что он говорит, Николай? — перебивает комсомолка.
— Говорит: первого юсальского наслега. Не мешай, Зина!
— Почему не вступаешь в колхоз, Горохов? — Голос Парфенкова профессионально строг. Ямщик промолчал. За него ответил якут.
— Аюн (шаман) говорит: нельзя. Совсем нельзя. Деньги нада. Нестор турпан (глупый). Богатын турпан (совсем глупый). — Якут ударяет себя кулаком в грудь: — Мияха колхозка... Эн, — показывает на жену, — симбир колхозка (я — колхозник, она — тоже колхозница).
— Николай, ну что же он говорит?
Парфенков не ответил жене и быстро заговорил на якутском языке. Это было неожиданностью прежде всего для самих якутов.
По ходу беседы можно было понять, что Парфенков производил форменный допрос, сердился на что-то, поминал сатану. Нестор Горохов сначала возражал, конфузливо запинаясь, потом что-то похожее на испуг послышалось в его голове.
Парфенков продолжал допрашивать. Ямщик переменил тон. Вот он с болью в голосе выкрикнул одну за другой, без пауз, несколько отрывистых фраз... Схватил себя за воротник куртки, словно хотел освободиться от чего-то нестерпимо давящего, и быстро вышел за дверь, в ночь.
Хозяин выбежал следом за Нестором. Через несколько минут якут возвратился насупленный, хмурый.
— Э, хозяин, куда же пошел Нестор?
Якут мрачно посмотрел на бухгалтера, сказал, как объявил собрание закрытым:
— Тукулан... Утуй...
Нестор Горохов ушел ночевать в горы. Морозную ночь пятнал редкий снег.
На вопросы бухгалтера Парфенков ответил исчерпывающе- «не знаю». Комсомолка получила такой взгляд, что даже не пробовала спрашивать. Юрту затопило молчание. Мы начали укладываться спать.
Парфенков продолжал сидеть лицом к огню, изредка разворашивая палкой догоравшие поленья. Наконец, после долгого раздумья, он заговорил, будто проверяя ход своих мыслей:
— Видите ли, какое дело выходит. Очень хитро завинчено. Нестор Горохов — парень далеко не дурак. Только, к несчастью, с подлецом высшей марки нищета его связала.
Николай Александрович повернулся лицом к слушателям, начал рассказывать:
— Нестор, оказывается, потомственный бедняк.
«В Якутии при царском режиме население резко делилось на богачей — тойонов и бедняков — куммала-нов. А куммалан это, собственно говоря, раб.
«Когда у бедняка урядник отнимал за недоимку ружьишко и последнего оленя, бедняк шел к богатею в бесплатные работники: за право жить в юрте и получать остатки харча. Только чтобы не замерзнуть и не подохнуть с голода.
«Дети куммаланов, родившиеся в юрте хозяина, считались полной его собственностью. Ну, как телята или ягнята.
«Царские чиновники отнюдь против этого не возражали. С богатеями им выгодно было иметь дело. А для формальности попы записывали в метрические книги детей куммаланов под фамилией не их отцов, а хозяев.
«Вот Нестор таким же образом и прижился с рождения в семье богатого шамана. С дочкой его любовь закрутил. Молодежь собиралась пожениться. Шаман, до поры до времени, молчал.
«А тут Нестор, работая на хозяина почтовым ямщиком, с верхоянскими комсомольцами познакомился. Подружился с ними. Нестора потянуло в город учиться. Он и невесту свою-шаманскую дочку — сбивать начал.
«Ну, теперь все понятно, товарищи? — лукаво спросил Парфенков. — Мне, признаться, надоело лекцию читать, спать охота!
— Да не мучай ты, рассказывай скорее! — взмолилась комсомолка.
Мы с Калачиковым присоединились к ее просьбе.
— Коротко говоря, дальше вот что получилось, — продолжал Парфенков. Шаман, как и всякий кулак, за постановлениями советской власти зорко следит и законы советские хорошо знает.
«Хозяин предъявил Нестору ультиматум. Ты, говорит, записан в церковную метрику как мой сын. Значит, и в наслежном совете, если я захочу, тебя признают моим сыном. Кто же тебе позволит жениться на моей дочери — твоей сестре? Этого советская власть не позволит. Дальше: ты хочешь перестать на меня работать, хочешь учиться в городе? Попробуй! Шаманы, как и попы, советскою властью лишены избирательных прав. Если я заявлю, что ты сын шамана, тебя не возьмут в советскую школу.
«Вот и получилось, что Нестору, и как будто на основании советских законов, некуда податься. Амба!
«Тогда кулак-хозяин предлагает ему полюбовную сделку: если хочешь дочку мою в жены получить и свободно от меня уйти, работай на меня даром еще три года. Вот тогда, говорит, я старую метрику уничтожу и тебя отпущу.
«И еще заставил Нестора поклясться, что тот никому жаловаться не будет. Вот и стал Нестор Горохов работать на кулака за свою свободу и за невесту, как этот Авраам или Валаам библейский на Рахиль работал. Зинка! как жениха Рахили звали?
— Какой Рахили? Это маленькой Раи из ячейки кожевенного завода?!
— Нет, из «Безбожника», — довольным смешком просочился бас Парфенкова.
«Подобную эксплуатацию открыть, конечно, очень трудно. Нестор, сами видите, убежал, не рад, что и проговорился. Даром что бедняк, пролетарий, а фактического хозяина своего, кулака, бережет. Хитрого кулака найти очень трудно. Все равно, что поймать обезьяну, которую матросы на баке сосут.
— Какая гадость! — возмутилась комсомолка.
— Никакой гадости. Просто ром, налитый в кокосовый орех. Господа офицеры запретят, бывало, матросам увольнение с корабля на берег, где-нибудь в Гонг-Конге или Сингапуре. А местные жители подойдут к нашему борту на шлюпках торговать фруктами. Ну, вместе с фруктами, и кокосы привезут, специально для матросов. Внутренность из ореха выковырена, и ром туда налит. Если вахтенный начальник во-время не догадается, через полчаса даже арестованные в карцерах развеселые песни горланят.
— И почем за ром платили, интересно, то есть если он так вот в кокосовый орех налит? — полюбопытствовал Калачиков.
— Хм! По существу вопрос, конечно. А только ведь царскими платили... Не помню, сколько. Сейчас они все равно в Якутии (Парфенков подчеркнул «в Якутии») не ходят.
— Как, неужели и здесь? Вот обидно! — вырвалось совсем по-детски у Калачикова.
Парфенков громко рассмеялся.
— Ха-ха... Зинка, а ты знаешь, как обезьян ловят? Не учили в комсомоле? Жаль... ха... ха...
Калачиков спрятал голову под одеяло. Парфенков подмигнул мне (а может быть, это пламя упавшего на комельке полена исказило его довольное лицо) и начал укладываться.
— Рахиль-то мы эту освободим! Раз уж нашли, где ром спрятан, и даже... обезьяну поймали!
Парфенков заворачивается в полушубок и ложится лицом к стене.
Засыпаю не сразу. Я знаю: Наркомпочтель платит сто восемьдесят рублей в месяц за содержание почтового станка, работающего только в одну сторону. Обратный путь к себе домой почтовые нарты делают, всегда порожнем. Большинство станков именно такие, односторонние. Поэтому и случается иногда, что у якутской почты (из Якутска) станция — одна юрта, а у Верхоянской (из Верхоянска) — другая. Между станками одного названия, находящимися теоретически в одной географической точке, фактически расстояние бывает от трех до пяти километров. Почтовый перегон обыкновенно рассчитывается на тридцать-сорок километров. Содержатель почты, кроме жалования, получает еще паек: муку для подкорма оленей, повышенное снабжение, за хорошее выполнение плана — денежные премии.
Ямщик Горохов, несомненно, план выполняет и перевыполняет. За счет этого ямщика и живет его «хозяин» — кулак, надежно укрепившийся в паутине пережитков убогого прошлого и нарочито искаженных советских законов.
Нестор Горохов, конечно, не выдержит трехлетней работы на горном перевале. Гораздо раньше надорвет себе сердце, найдет могилу где-нибудь в пути, между двумя станками. Хозяин Горохова отчетливо видит кровавые пятна на мирном, полюбовном (и на любви к его дочери основанном) договоре с ямщиком. И только отсутствие нужды в экстренных мерах позволяет кулаку обойтись временно без прямого насилия.
Вспоминается другой, как будто мало похожий случай.
В 1925 году мне пришлось работать на Дальнем Востоке, на реке Уссури. Один (восточный) берег этой реки принадлежит нам, другой-Китайской республике, вернее — мачжурским властям. На советском берегу расположились богатые и большие, иногда до тысячи дворов, казачьи станицы.
Зажиточные уссурийские казаки крепко держались за старые дедовские порядки. Внешне признав советскую власть, они продолжали надеяться на скорый приход контрреволюции.
Избегая открытых действий, кулаки, не задумываясь, шли на преступления там, где рассчитывали остаться безнаказанными.
Однажды ночью наш экспедиционный пароход был встревожен стонами и криками о помощи с китайского берега.
Китайский берег в этом районе совершенно безлюден. Вахтенные матросы утверждали, что отчетливо слышны крики на русском языке. Мы решили произвести разведку. И нашли корейца, комсомольца Ван-Чи, брошенного связанным в костер. Парень был зверски изуродован. Оказалось, что тов. Ван-Чи командировал хабаровский обком ВЛКСМ на партийную работу в одну из казачьих станиц. В этой станице, примерно на тысячу человек молодежи комсомольского возраста, было шесть комсомольцев. Старики держали молодежь под своим влиянием, угрозой кулачной расправы, еще не выветрившимся престижем родительской власти.
Однако новый оторг сумел вовлечь в ячейку седьмого товарища — девушку, дочь богатея, бывшего хорунжего.
Тогда старый быт перешел в наступление. Девушку крепко «поучили» за волосы, выдали насильно замуж за пожилого казака и отвезли на дальнюю заимку.
Там она через несколько дней повесилась.
А «главного виновника» — оторга — кулаки подкараулили ночью, избили до потери сознания и, переправив на китайский берег, начали сжигать на костре.
Якутский кулак Горохов, «хозяин» ямщика Горохова, действует с гораздо большей для себя выгодой, более продуманно, но преследует ту же цель: уничтожение всего нового, что принесли советы. Утверждение за кулаками права эксплуатации бедняков.
