Крохотный уютный домик, в котором мы живем, был в прошлом баней. Небольшое наше оконце смотрит на лужайку. Она так усыпана цветами одуванчиков, что кажется желтой. Лучи весеннего солнца, отражаясь от этой желтизны, становятся еще ярче. Они золотистым светом заливают нашу низкую комнатку, превращая ее в янтарный зал. Березы и осины, растущие рядом с домиком, тихонько шелестят молодой листвой.
Тепло, тихо, весна. Месяц май.
Но почему же вдруг сильнее зашумели деревья? Шум все сильнее и сильнее. Разве налетел вихрем крепкий ветер? Вот шум превратился в скрежет, потрескивания. Резкий удар подбросил мою постель, яркий свет резанул в глаза. Что это?
С бьющимся сердцем я проснулся. Совсем рядом, сразу за моей подушкой, шуршит шуга, раздвигаемая судном, скребут льдины о дубовую обшивку, опоясывающую корпус по ватерлинии. Скрежещет обитый железом форштевень. При крене судна сквозь призму палубного иллюминатора в мою полутемную каюту ворвался солнечный луч. Значит, нет ни зеленой лужайки, ни золотых одуванчиков, ни весны. Все это сон.
Я на «Персее» в Арктике, и судно входит в полярный лед. И хотя по календарю здесь тоже май, весна совсем не чувствуется.
Почему же так рано (22 мая) «Персей» вышел в арктическое плавание и уже через несколько дней встретил полярные льды? Дело в том, что в этом, 1927, году начиналось выполнение широкой программы исследований Баренцева моря совместно с немецкими учеными в соответствии с подписанным советско-германским договором. С советской стороны в этих исследованиях должны были принять участие Морской научный институт, Мурманская биологическая станция, Институт по изучению Севера и Институт рыбного хозяйства. С германской стороны эти работы возглавлял Deutsche Seewarte (Дойче Зееварте).
Программа работ советских экспедиций была рассмотрена на специальном междуведомственном совещании и согласована с Дойче Зееварте. Каждый из институтов, как советских, так и германских, взял на себя выполнение определенных океанографических разрезов в различные сезоны и в разных районах Баренцева моря.
Морскому научному институту, располагавшему в то время самым совершенным экспедиционным судном, была поручена наиболее трудная часть советской программы исследований.
По плану, разработанному ученым советом, «Персей» должен был проводить исследования весной. Если для летне-осеннего сезона уже накопилось достаточное количество наблюдений, то для весеннего имелись данные единичных или разрозненных станций. Не было достоверных сведений даже о положении весенней границы полярных льдов. Требовалось заполнить пробел в познании Баренцева моря, особенно его весеннего гидрологического режима, очень важного для прогнозирования его теплового состояния на лето, осень и даже на начало следующей зимы. Эти сведения важны для рыболовства, ибо подход разных пород рыб к промысловым банкам в большой степени зависит от температурного режима.
Основной задачей экспедиции, в которую рано утром 22 мая вышел «Персей», были именно весенние работы на разрезах по 26 и 38-му меридианам.
В Горле Белого моря сохранились еще отдельные полосы мелкобитого, иногда довольно сплоченного льда, но он не препятствовал нашему движению. Только севернее острова Сосновец море совершенно очистилось от льда.
Следуя на запад вдоль Мурманского берега, мы решили зайти в поморское становище Харловку, чтобы запастись свежей рыбой и селедкой на предстоящее плавание. Несколько человек на вельботе направились к берегу и спустя некоторое время вошли в речку Харловку, вдоль которой вытянулось становище. Мы закупили рыбу, напились молока в просторной и чистой избе красивой поморки, побродили вдоль речки и, откровенно говоря, совсем не торопились на судно, уж очень хорошо показалось нам на твердом берегу.
Но гудок «Персея» требовал, чтобы мы возвращались. Перетащили мы закупленную рыбу и бочонок с селедкой в вельбот, разместились поудобнее и спустились вниз по речке. «Персей» снова дал несколько коротких гудков, он торопил нас. Только подойдя к устью речки, мы поняли, в чем дело и почему тревожился П. И. Бурков. Оказывается, усилился ветер, разошлась волна и с судна видели, что прибой у берега становился все сильнее. Нам из становища этого заметно не было.
Устье речки отгораживали от моря галечниковые косы, между концами которых оставался один свободный проход в море.
Здесь-то и находился бар речки Харловки. В закрытой косами лагуне было спокойно, как в пруду. За косами, со стороны моря, шумел прибой, но не такой уж сильный. А перед баром, на мелководье, волны росли, становились очень крутыми, их гребни пенились и в проливе, между концами кос, с грохотом опрокидываюсь. Жуткое было зрелище, а нам надо прорваться через эти страшные, кипящие ворота!
Что делать? Ждать полного прилива, когда на баре будет больше воды? К тому времени ветер может усилиться и еще сильнее станет прибой.
На руле сидел старпом И. Н. Замяткин.
— Как быть, друзья? — обратился он к нам. — Рискнем?
— Рискнем, — единодушно ответили мы.
— Тогда слушайте мои команды, немедленно их выполняйте, ни при каких обстоятельствах не бросайте весло и в нужный момент вложите в греблю все свои силы до предела, — объявил Замяткин.
В такую погоду проход через бар был очень опасен; видя наши затруднения, на концы кос прибежали жители становища, чтобы в случае необходимости оказать нам помощь. Некоторые притащили с собой веревки. Они размахивали руками, что-то показывали, кричали, но из-за шума прибоя ничего нельзя было разобрать.
Мы приблизились к бару, табаня веслами и присматриваясь, какой момент выбрать, чтобы проскочить в море. Проходившая через пролив волна забирала над баром всю воду почти до дна и после этого опрокидывалась. После того как волна опрокинется и слой воды над дном несколько увеличится, надо было до подхода следующей волны со всей силой ринуться вперед.
— Внимание! — крикнул Иван Николаевич. Мы насторожились.
— Навались! — не своим голосом заорал он.
Мы навалились так, как никогда в жизни. И все же над баром киль вельбота стукнулся о дно. Страшное мгновение: задержись мы на секунду, и следующая волна нас захлестнула бы. Но мы вырвались. Несколько отчаянных гребков — и мы проскочили зону прибоя, вельбот наш закачался на морской волне. Опустив весле, мы тихо сидели и, переживая минувшую опасность, отдыхали от чрезмерного напряжения, потом медленно погребли к "Персею",
С судна хорошо видели, при каких условиях мы отбывали с берега. Павел Ильич очень беспокоился, но когда все окончилось благополучно, разозлился и нервно зашагал по палубе в ожидании вельбота. Похвалы мы от него не услышали.
С утра 27 мая начали мы работы от Мурманского берега к северу по 38-му меридиану. Уже на 73° 30' с. ш. встретили лед.
Как я уже говорил, нас интересовали не только особенности гидрологического режима в мае, но и положение кромки полярных льдов и их характер. Льды оказались очень тяжелыми, сильно сплоченными, и мы вынуждены были остановиться, пройдя всего 30 миль. Дальше все пространство до самого горизонта было занято тяжелым крупнобитым, местами сильно наторошенным льдом. Пришлось отклониться от меридиана к северо-западу.
Наблюдения показали, что кромка льдов в северной част-Баренцева моря (это мы отмечали и в прежних плаваниях) простирается в направлении северо-запад — юго-восток. Такое же направление имели и большие, вытянутые в длину до 5 миль полыньи и разводья, образующиеся в периоды разрежения льдов. Пользуясь ими, мы и пробились до 75-й параллели на 26-м меридиане. Этот переход занял около восьми дней. Здесь нас зажали тяжелые, частично торосистые льды.
Как показал опыт, пробиваться во льдах другими курсами, поперек полыней, гораздо труднее, а иногда и просто невозможно. В данном случае по 26-му меридиану нам следовало начинать разрез к югу, т.е. идти как раз поперек разводьев.
Уголь и пресная вода были уже на исходе. В довершение всего кончилось машинное масло — в одной из бочек вместо масла оказалась нефть. Уже несколько дней машину смазывали топленым тюленьим и медвежьим жиром. Нагреваясь в механизмах, эта, с позволения сказать, «смазка» заполняла машинное отделение тошнотворной вонью. Этот запашок расползался по всему судну и особенно лез в штурманскую и рулевую рубки, так что и у бывалых моряков иногда возникало желание пострадать морской болезнью.
Воспользовавшись прояснением, я взял месяцевский бинокль и полез в бочку.
Знакомая и всегда завораживающая панорама полярных льдов открывалась передо мной. Ничего обнадеживающего я не увидел. Всюду, даже к югу, простирались очень тяжелые льды сплоченностью до 10 баллов. Среди них были ровные, без трещин, поля до 10 квадратных миль, а поле, около которого мы стояли, достигало не менее 50 квадратных миль. На многих льдинах виднелись следы тюленьих лежек, а иногда отпечатки лап хозяина этих мест — белого медведя.
Капитан не удовлетворился результатами моих ледовых наблюдений и сам полез в бочку. Павел Ильич просидел наверху довольно долго, а потом пригласил туда и Месяцева. Внимательно осматривали они горизонт и что-то обсуждали, вероятно, серьезность положения.
Итак, пробиваясь через перемычки между полыньями, мы двинулись к югу по 26-му меридиану.
Выжимая из машины все силы и не деликатничая со льдами, мы очень медленно, но все же преодолевали одну полосу тяжелого льда за другой. На небольшом поле, совсем рядом с «Персеем», лежал серебристый тюлененок. Матрос Стрелков, опытный промышленник, выскочил на лед, схватил малыша, передал его на палубу и вскарабкался сам. Этого зверька с мягкой шерсткой и синими выразительными глазками взяла на воспитание планктонолог Е. С. Клюшникова, Спал он в ногах на ее койке и с удовольствием сосал разведенное сгущенное молоко. Своего питомца Клюшникова благополучно доняньчила до Александровска, а потом довезла и до Москвы.
В 12-й экспедиции «Персей» работал в очень тяжелых льдах на всем маршруте от 33 до 26-го меридиана. Более 10 дней бился он во льдах и прошел за это время около 250 миль. Вблизи 33-го меридиана характерным был крупнобитый лед. Ближе к 26-му меридиану десятибалльные полярные льды состояли из огромных ледяных полей, зачастую совсем гладких.
Погода стояла малоприятная — снегопады, дожди, туманы и морозы до -10°! Работать на станциях, особенно с батометрами, было очень трудно.
Корпусу «Персея» крепко досталось в этом походе. Появилась течь, но пока мы были во льдах, трюмные донки успевали откачивать поступавшую воду.
Мы выбрались из льдов 11 июня и вышли на чистую воду. Как только стало покачивать, начала прибывать вода в трюме. Две донки не справлялись с откачкой. Скоро вода подошла к настилу в кочегарке, и мотыли машины зашлепали по воде, поднимая фонтаны брызг. Стармех А. И. Мусиков выяснил, что вода заполнила междудонное пространство. Плескаясь на качке, она взболтала песок, шлак и всякий мусор, давно копившийся у днища. Мусор закупорил фильтрующие сетки засасывающих патрубков донок, и они стали плохо откачивать воду. Положение становилось опасным.
Продрогший и насквозь мокрый Мусиков прибежал на мостик и попросил Буркова вернуться обратно во льды, чтобы прекратилась качка и можно было очистить сетки. Иного выхода не было- повернули во льды. Наладили и установили ручной насос.
Во льдах мусор осел и донки стали откачивать гораздо лучше. Мусиков решил: необходимо вокруг сеток соорудить своего рода фильтры, препятствующие попаданию мусора.
Тяжко пришлось машинной команде. Работали в вонявшей ворванью холодной и грязной масляной воде по пояс, а иногда и по плечи.
Когда донки стали справляться с откачкой, снова попробовали выйти на чистую воду. Вода перестала прибывать. Можно было спокойно пускаться в путь к родным берегам.
На капитанском мостике не менее трех пар глаз — вахтенного штурмана и двух рулевых — непрестанно наблюдают за морем И небом. На этом монотонном фоне ничто постороннее от них не ускользает. «Персей» только вышел из тяжелых льдов, как впередсмотрящие увидели среди редких мелких льдинок какой-то красный предмет. Решили подвернуть и посмотреть. Это была деревянная бочка, которая совсем немного возвышалась над морской поверхностью. Значит, чем-то заполнена! Быть может, просто морской водой? Но нет, пробка крепко забита. Не без труда застропили ее и с помощью стрелы подняли на палубу. Выбили пробку. Бочка оказалась с машинным маслом. Ура! Конец тошнотворному запаху жареной ворвани!
По выходе из льдов мы хотели продолжить работы на разрезе по 26-му меридиану, т.е. по направлению на Нордкап. Было приятно, что резко потеплело, но сразу же задули свежие ветры западных румбов, доходившие почти до шторма. Переждать непогоду во льдах мы не могли: пресная вода, даже предназначенная для камбуза, совсем кончалась.
Большая волна позволила выполнить на разрезе только гидрологические станции.
Из двенадцатой экспедиции «Персей» вернулся в Мурманск 22 июня. За месяц, из коего более 10 дней среди очень тяжелых льдов, он прошел 1435 миль и сделал 60 станций.
Следующая экспедиция на «Персее» должна была работать по совместной программе с германской экспедицией на судне «Посейдон».
С такими повреждениями, какие получил во льдах «Персей», нельзя было выходить в плавание. Сроки работ советской и германской экспедиций были согласованы, и на ремонт «Персея» в доке времени не оставалось. Насколько я помню, в 1927 году в Мурманске дока даже не имелось. Надо было осмотреть судно и попытаться отремонтировать его своими силами.
3 кут заливчика, на берегу которого находилась Мурманская биологическая станция, впадала небольшая речушка. При высоком приливе втянули нос «Персея» в устье этой речушки, а когда в отлив он оказался на суше, обнаружили, что судно имеет весьма значительные повреждения. Вот что сообщал я в письме в Москву: «Здорово досталось нашему "Персею" во льдах, всего исцарапало, несколько досок дубовой обшивки толщиною более двух дюймов протерло до корпуса и даже сильно повредило доски основной обшивки. Вырвало льдом около 60 болтов и три полосы железной оковки на носу. Свернута стальная шина волнореза и измочален форштевень. Кое-где вылезла конопатка пазов корпуса и "Персей" дал значительную течь... Когда нос судна оказался на сухом месте, все повреждения стали хорошо видны. Сейчас чинят, стучат топорами, забивают дырки вырванных болтов деревянными пробками, места проломов плотно затыкают паклей со смолой, а сверху заколачивают досками.
Перед осенним рейсом придется стать в док на настоящий ремонт...»
Приведу еще одну выдержку из письма уже от 14 августа: "Персей" стал в док для ремонта. Когда вскрыли наружную обшивку в местах проломов, то сказалось, что внутри все шпангоута сильно прогнили, один даже совсем сгнил и вся обшивка держалась прямо на честном слове. Еще один хороший удар о льдину — и дела наши могли бы принять весьма скверный оборот...»
Появлению гнили в наборе судна, несомненно, способствовала многолетняя стоянка недостроенного корпуса «Персея» в пресноводной речке Лае под Архангельском.
После ремонта в Александровске, хотя и кустарного, «Персей» стали готовить к тринадцатой экспедиции, а я уехал в Архангельск с поручением И. И. Месяцева предварительно договориться о том, чтобы перед осенним плаванием поставить «Персей» в сухой док на ремонт.
«Персей» отремонтировали, усилили железную оковку на носу, поставили по ватерлинии, особенно на скулах, более толстую ледовую обшивку. Очень хотелось заменить наш чугунный винт на стальной или бронзовый, но такую отливку в Архангельске сделать не удалось.
Из сухого дока «Персей» выпустили 26 августа, а уже 29 он выходил в море.
Были получены сведения, что в эту осень Карское море свободно от льдов, и мы торопились воспользоваться благоприятными условиями. Наконец-то наши стремления исследовать Карское море, этот «ледовый мешок», казались близкими к осуществлению.
Лично я очень хотел собрать там материал для своей диссертации.
По плану четырнадцатая (осенняя) экспедиция должна была исследовать Карское море и некоторые заливы Новой Земли на карской стороне.
Выполнив в Канинском и Печорском районах Баренцева моря некоторые контрольные гидрологические и промысловые наблюдения, «Персей» 5 сентября отдал якорь в губе Русанова (Петуховский Шар) на юго-восточной оконечности Новой Земли. За год или два перед тем здесь было организовано промысловое становище Русаново. Его поселенцы сообщили нам, что в восточном конце Петуховского Шара лежит погибший норвежский бот. В нем труп человека и множество книг на русском и иностранных языках. Иван Илларионович решил обязательно зайти к месту гибели и осмотреть судно. Обилие книг вызвало предположение о принадлежности судна научной экспедиции.
Капитаном «Персея» был бывший старпом И. Н. Замяткин. Еще в Мурманске, после двенадцатой экспедиции, Павел Ильич Бурков уволился из института. По каким-то чисто принципиальным вопросам он не сошелся во взглядах с И. И. Месяцевым и, со свойственной ему прямолинейностью, а быть может, некоторой резкостью, высказав Ивану Илларионовичу свое мнение, подал заявление об увольнении. Все мы уже сплавались с Бурковым и очень жалели об уходе этого опытного капитана, честного и хорошего человека.
За время стоянки в губе Русанова штурманы «Персея» под руководством Замяткина произвели опись берегов и промеры.
В экспедиции снова принимал участие Сергей Владимирович Обручев. Он выполнил геологическую съемку западного входа в Петуховский Шар.
6 сентября «Персей» через проливы сложного Петуховского архипелага направился к востоку, на карскую сторону, в широкую губу Логинова, на 14 миль врезающуюся в глубь острова. По пути производились подробная маршрутная опись берегов и частые промеры глубин. В результате была исправлена и уточнена карта части берега, тогда еще весьма приблизительная. Так, в Петуховском Шаре были обнаружены три опасные банки, не нанесенные на карту, ряд мелких островков и один большой остров, названный именем члена ученого совета Морского научного института Я. В. Самойлова, незадолго перед тем умершего. И что было особенно ценно для лоции сложного и малоизученного берега — С. В. Обручев, практикант Г. В. Беркуль и А. Д. Старостин вели непрерывную зарисовку очертаний гор, мысов, вершин и приметных знаков на всем пути следования, начиная от острова Бритвина до мыса Меньшикова.
Пока «Персей» стоял в губе Логинова, с «Эвелины» и гребных шлюпок производились геологические обследования берегов, драгирование и подробные промеры в Никольском Шаре. На северном берегу острова Среднего, находящегося в этом проливе, было найдено погибшее судно Афанасия Рослякова.
На «Эвелине» мы побывали также в губе Каменке, где в маленькой промысловой избушке в 1832 году зимовал Пахтусов. Несмотря на невероятно тяжелые условия жизни, он занимался описью берегов. От зимовья Пахтусова остался только нижний венец избушки да два креста на могилах матросов, умерших во время зимовки. Лейтенант Пахтусов, самоотверженный исследователь Севера, вполне заслуживает более достойного увековечивания памяти о нем.
Из губы Логинова «Персей» вышел наконец в воды Карского моря и спустился к мысу Болванский Нос на острове Вайгач. Болванский Нос — это священное место самоедов. В прежние времена он был уставлен идолами — болванами, сюда на моленья приезжали самоеды, иногда за сотни километров. От Болванского Носа начали первый в Карском море океанографический разрез на северо-восток, в сторону Ямала, к точке, расположенной под 72°37' с. ш., 65° 56' в. д. Дальше на восток начиналось прибрежное мелководье. Повернув отсюда к западу, «Персей» сделал второй разрез к Новой Земле, в направлении залива Шуберта, где 13 сентября отдал якорь и простоял двое суток.
Залив Шуберта на 10 миль врезается в Южный остров Новой Земли. Горы, его окружающие, невысоки, но глубины в заливе более 140 метров. По характеру рельефа дна это типичный фиорд с мелководным порогом перед выходом в море. В куту залива прекрасные места для якорных стоянок, защищенные от всех ветров, с вязким илистым грунтом. С гор в залив стекает несколько ручьев и впадают две небольшие речки, в которых водится голец. По берегам залива лежит много плавника, попадаются шпалы, занесенные ветвью Северо-Атлантического течения. Древний плавник был найден вверх по речке Шуберта, гораздо выше уровня современного моря. Залив этот — прекрасная гавань, здесь корабли могут запастись пресной водой.
В районе залива Шуберта были произведены съемки берегов, подробный промер глубин, штурманский практикант Беркуль сделал зарисовки для лоции.
Из залива Шуберта мы пошли вдоль берега на север и через день были уже у входа в Маточкин Шар — узкий извилистый пролив, разделяющий Новую Землю на два острова, Южный и Северный.
Пролив очень живописен, берега от уреза воды круто поднимаются ввысь. Уже от восточного входа в пролив видны высокие горы со снежными вершинами, достигающие 1100-1200 метров. Это группа гор Карпинского, Ольденбурга и др. Южный мыс восточного входа — мыс Дровяной — примечателен тем, что на нем в 1767 году зимовал Розмыслов, первый исследователь Новой Земли. Во время зимовки умерли от цинги его бесстрашные сподвижники- кормщик Чиракин и семь матросов с небольшого их суденышка. Никакого памятного знака здесь тоже нет, а поставить его в честь русских героев, первых исследователей русского Севера, следовало бы.
На северном берегу пролива, недалеко от его восточного устья, виднелись строения и высокие мачты радиостанции Матшар, в те годы самой северной в европейском секторе Советской Арктики.
Мы подошли ближе к берегу и приветствовали зимовщиков протяжным гудком и флагом. В ответ на флагштоке главного здания взвился советский флаг.
Радиостанция Матшар была первой советской зимовкой, которую посетил «Персей» за время своих арктических плаваний. Поэтому все, кто только мог, съехали на берег, чтобы познакомиться с ее устройством, работой и бытом.
В устьевой части ручья Ночуева стоял тогда большой бревенчатый серый дом, хотя и барачной архитектуры, но срубленный очень фундаментально. В нем размещались жилые комнаты, кают-компания и камбуз. Каждый зимовщик имел отдельную комнату, что в условиях зимовки немаловажно. Кроме этого здания, стояло еще несколько служебных строений: электростанция и метеостанция, павильон геомагнитных наблюдений, баня, склад и др.
С годовалого возраста живу я в Москве в Фурманном переулке. Когда долго обитаешь на одном месте, часто видишь одних и тех же людей, проживающих поблизости. Хотя ты с ними не знаком, они начинают казаться какими-то своими. Ты замечаешь, что одни вместе с тобой переходят из детского возраста в юношеский, потом становятся взрослыми. Другие неуклонно идут к старости и через некоторое время больше уже не встречаются.
В двадцатые годы я часто встречал в своем районе высокого плотного молодого человека, одетого в далеко не новый матросский бушлат и столь же бывалую фуражку с маленьким медным якорьком. Мы часто перекидывались взглядами, явно выражавшими симпатию.
Одевался я тогда не совсем шаблонно, носил английский бушлат, оставшийся в цейхгаузах антантовских интервентов после/ их изгнания с Севера. Этими бушлатами снабжался личный состав ледокольного флота, и свой я обрел во время плавания на «Малыгине». Бушлат был шерстяной, толстый, с капюшоном, застегивался на деревянные колки, как палатка, и бросался в глаза своим ярко-канареечным цветом. Носил я его от осени до весны, ибо другого, более теплого одеяния у меня не было. Да я в нем тогда и не нуждался, никогда не носил даже кашне. Зимой обувался я в «шеклтоны» — высокие ботинки из белого брезента, которые стягивались по голенищу вокруг ноги толстой белой тесьмой. Эта своеобразная обувь тоже досталась в наследство от бежавших английских интервентов. На голове была или фуражка с якорьком, или английская матросская синяя шапочка, вроде берета с наушниками. В довершение во рту зачастую торчала великолепная английская трубка, испускавшая аромат «кепстена». Несколько необычный для тех лет костюм мой привлекал внимание не только высокого и плотного молодого человека, жившего где-то поблизости.
Однажды, это было в 1922 или 1923 году, шел я по Машкову переулку (теперь улица Чаплыгина) и услышал за спиной шаги догоняющего меня человека и несколько басистый голос:
— Вот мы с вами живем где-то поблизости, часто встречаемся, а не знакомы. Давайте познакомимся?
Я обернулся: это был мой знакомый незнакомец.
— С удовольствием с вами познакомлюсь, — ответил я, пожимая протянутую мне руку.
— Судя по вашему виду, вы, несомненно, имеете какое-то отношение и к морю, и к Арктике? — спросил мой новый знакомый.
— Вы не ошиблись, и к морю, и к Арктике я имею самое непосредственное отношение.
— И у вас, должно быть, есть книги об Арктике?
— Ну еще бы, целая небольшая библиотека, — ответил я.
— Ах, как мне нужно с вами поговорить! — воскликнул молодой человек.
— Так заходите ко мне, я живу тут рядом, в Фурманном переулке.
— А я в Машковом, тоже совсем рядом.
Вечером он ко мне пришел. Это был Эрнст Теодорович Кренкель — будущий известный полярник и Герой Советского Союза.
Он стал у меня бывать, мы подружились. Кренкель уже тогда очень интересовался Севером, собирался поехать на полярную зимовку. Я снабжал его литературой об Арктике и советами «старого полярника», хотя сам был еще совсем новичком.
Летом 1927 года, незадолго до ухода «Персея» в Карское море, мы встретились с Кренкелем в яхт-клубе, где я проводил все свободное время. Он собирался отправляться на зимовку на Матшар.
Когда персейская шлюпка подошла к берегу, нас встретил Эрнст Теодорович. Он водил нас по зимовке, показывал хозяйство и рассказал, что бедствием являются страшной силы ветры (новоземельский падун), обрушивающиеся на рацию. В предыдущую зиму такой падун сорвал с жилого дома крышу. Теперь ее укрепили тросами, перекинутыми через конек и закрепленными за «мертвые якоря», вкопанные в землю.
Потом мы с ним сидели в его каюте, как здесь принято называть комнаты, вели задушевную беседу, строили планы на будущее и предавались мечтам. Провожая меня, он шел за отвалившей шлюпкой, махал фуражкой и забрел в воду чуть ли не до пояса. Шлюпка уходила, отдалялся берег, а фигура Кренкеля все еще возвышалась из вод пролива Маточкин Шар.
Снова встретились мы с ним только в Москве.
В западном устье Маточкина Шара, на берегу губы Поморской, закрытой с юга мысом, находилось ненецкое становище Маточкин Шар. Состояло оно из четырех изб, нескольких сарайчиков и маленькой часовенки, нелепо раскрашенной яркими полосами. Сюда, в Поморскую губу, пароходом, шедшим в первый новоземельский
рейс, для «Персея» завезли 50 тонн угля. (В те годы во все становища Новой Земли совершались два рейса — летний и осенний. Обычно ходил пароход «Сосновец».)
Расставшись с гостеприимными зимовщиками Матшара, мы пошли в губу Поморскую за своим углем.
Удивительно живописный пролив в этом году был совершенно чист, мы не встретили ни одной льдинки. Стесненный высокими горами, обрывистыми скалистыми мысами, он казался узким коридором. На самом же деле в наиболее тесном месте, примерно около середины, его ширина более полмили. Пожалуй, самое красивое место в проливе там, где он прорезает горы Вильчека, Жданко, Лимана и Лудкова. Здесь имеются небольшие долинные ледники — Третьякова, сползающий с северного берега, и Васнецова на южном берегу. Мы видели эти ледники в стадии отступания — висячими, от воды их отгораживали конечные морены.
В географических названиях на Новой Земле часто встречаются имена известных русских художников. Это объясняется тем, что исследованию острова много времени и сил посвятил художник Александр Алексеевич Борисов.
Борисов, уроженец Архангельской губернии, был замечательным художником, прекрасно знавшим Север, Он на небольшой парусной шхуне «Мечта», специально им построенной, плавал по Карскому морю, где его крепко затерло льдами. Со своей маленькой командой он был вынужден покинуть суденышко и пешком по плавучим льдам отправиться на Новую Землю. В Арктике Борисов был не быстролетным туристом, он был в ней своим. Художник не только видел Север, он чувствовал его всем своим существом. И нет лучше художника, который бы с таким знанием и чувством умел передать в своих произведениях суровую красоту полярных пейзажей, их величие, их настроение.
На ночь «Персей» отдал якорь на траверзе мыса Снежного. Утром, выйдя на палубу, я действительно увидел, что все горы покрыты свежевыпавшим снегом. Мы отправились дальше на запад и 19 сентября стали на якорь в Поморской губе, поближе к сваленной на берегу куче угля. Сейчас же прибыли гости из становища — пять ненцев в оленьих малицах, распространявших специфический запах по всему кораблю. В ожидании угощения, особенно водки, они бродили по палубе. Мы пригласили их в кают-компанию и угостили чаем с конфетами, компотом и баранками. Водки у нас просто не было.
Грузить уголь оказалось очень трудно. Из Архангельска его отправили в мешках, но, пока грузили на пароход, вывозили на берег в Поморской губе, перетаскивали от шлюпок за зону прибоя, мешки порвались и уголь просыпался. Вместо купленных 50 тонн мы приняли на борт хорошо если половину.
В Поморской губе мы снова встретились с «Эльдингом», возвращавшимся из похода к Земле Франца-Иосифа. Он дошел туда, не встретив льдов, но люди все же не рискнули высадиться на берег, Опять состав двух родственных кораблей собрался в кают-компании «Персея».
Мы закончили угольную операцию и направились снова на восток. Таким образом, Маточкин Шар прошли дважды, делая станции, зарисовки берегов для лоции и беглое геологическое обследование.
Почему-то, как только геологи выходили в дальний поход на «Эвелине», их начинали преследовать какие-нибудь несчастья. Так было и на сей раз. К маршруту из Поморской губы по проливу на восток они готовились в темное время и залили в бак «Эвелины» вместо горючего машинное масло. «Эвелина» двигалась, пока не иссякло горючее в рабочем баке. Ну а потом мотор остановился, пришлось карабкаться на веслах, а катер малопригоден для передвижения таким способом. Хорошо, что из Поморской губы он вышел только на день раньше «Персея». Мы нагнали геологов в проливе и подняли на борт.
Еще раз заночевав на якоре, чтобы не рисковать в темноте, мы вышли 20 сентября к восточному устью пролива и начали работы на третьем разрезе Карского моря, от Матшара на северо-восток, до пересечения с 76-й параллелью. Четвертый разрез обратно к Новой Земле мы рассчитывали закончить в заливе Благополучия. Но берег затянуло густым туманом: войти в залив мы не смогли и легли в дрейф. Больше суток туман висел непроницаемой пеленой. Иногда из него показывались небольшие айсберги, вынесенные из заливов Новой Земли.
Не надеясь больше на улучшение видимости, пошли на север, к очень приметному мысу Витней, чтобы по нему определиться и начать пятый разрез к востоку. За мысом Витней в Ледяной гавани более 300 лет назад зимовала экспедиция Виллема Баренца. Там тоже не было никакого памятного знака. 27 сентября туман наконец пронесло, но, к нашему удивлению, ни мыса Витней, ни вообще Новой Земли мы не увидели. Тогда повернули прямо на запад, чтобы подойти к берегу и ориентироваться перед началом работ на разрезе, тем более, что погода стояла пасмурная, а последний раз мы определялись только по Матшару. По счислению, мы должны были находиться в 20 милях от берега. Прошли 20 миль — берега не видно. Что за оказия? Прошли снова 10 миль и еще 10 миль — земли нет!
На наше счастье, ненадолго проглянуло солнце и Иван Николаевич его поймал. Через некоторое время, когда снова показался только его краешек, Замяткин, великий мастер астрономических определений, успел его ухватить, благо горизонт был чистым. Больше солнце не появлялось, но спустя несколько минут,
когда были сделаны вычисления, мы получили надежно обсервованную точку, которая оказалась более чем на 40 миль севернее счислимой.
Как это произошло?
Здесь, в неисследованных водах, и капитан, и Месяцев самым тщательным образом следили за прокладкой. Они учли и наблюдения, сделанные, когда корабль лежал в дрейфе против залива Благополучия. Его сносило к северо-востоку настолько сильным течением, что на поверхности воды возникали небольшие водовороты. Биологи попробовали драгировать на дрейфе тралом Сигсби, но судно несло так быстро, что оборвался 11-миллиметровый стальной трос и трал остался на дне. И ни капитан, ни Месяцев определенно не знали, какое действовало течение: отливное, как считали штурмана, дрейфовое, сточное или постоянное. Во всяком случае, оно было более сильным, чем предполагалось, и только этим можно объяснить снос судна к северо-востоку почти на 45 миль.
Получив действительные координаты «Персея», капитан проложил курс прямо на северную оконечность Новой Земли — на мыс Желания. Вскоре на горизонте открылись очертания невысокого северного берега.
Следующим утром подошли ближе к берегу и увидели обрывистые скалистые мысы. Долго разбирались в очертаниях, нашли наконец мыс Желания и отдали якорь в небольшой бухточке, расположенной за мысом к северо-западу.
Утро было ясное, штилевое, не катилась даже неизменная зыбь и ничто не мешало спокойно высадиться на берег.
Вот мы и у желанного мыса, к которому стремились с 1921 года! Подступы к нему почти всегда обороняют полярные льды, и мало кому удавалось высадиться на него с моря. Сколько экспедиций собиралось это сделать, и на «Малыгине», и на «Персее», и на других кораблях, но все неудачно!
А теперь мы подошли к нему по чистой воде, причем впервые в истории полярных плаваний с востока.
Название мысу Желания дал Виллем Баренц, впервые его описавший. Русские называли его мысом Доходы.
В XVIII веке мыс Желания обогнул олонецкий промышленник Савва Лошкин на небольшом суденышке, в XIX веке — норвежский капитан Иогансен и в 1925 году — Р. Самойлович на «Эльдинге». «Персей» был четвертым кораблем, который достиг мыса Желания. Мне не удалось выяснить, высаживались ли здесь наши предшественники.
Бухточку, в которой «Персей» стал на якорь, решили назвать именем Саввы Лошкина. На самом приметном месте мыса И. И. Месяцев распорядился установить знак «Персея» — высокую деревянную пирамиду из лесоматериалов, привезенных с материка.
Как только отдали якорь и спустили на воду «Эвелину», на берег отправились часть команды и научные сотрудники: С. В. Обручев и М. В. Кленова для геологического обследования, остальные, чтобы выбрать и подготовить место для знака. Затем «Эвелина» вернулась к судну за плотиком из лесоматериалов, а также за И. И. Месяцевым и А. И. Мусиковым.
Я оставался на корабле и, воспользовавшись штилевой погодой, упаковывал бутылки с пробами морской воды на соленость. Взглянув на берег, я увидел четыре округлых камня, торчащих из воды совсем близко от нашей стоянки. По-видимому, начался отлив и они обнажились. Обеспокоенный таким близким и опасным соседством, я единым духом взлетел на мостик и крикнул вахтенному штурману: «Смотри, где мы отдали якорь, камни совсем близко, развернет судно на канате и прямо на них!»
Испуганный штурман В. Ф. Безбородов выскочил из рулевой рубки. Я протянул руку, указывая, где камни, но... так и остался стоять с протянутой рукой — никаких камней не было.
— Вот в этом направлении, совсем рядом, видел я камни, а сейчас их нет, — растерянно объяснил я.
— Тебе померещилось что ли, глубина большая, какие тут камни? — недоверчиво возразил Безбородов.
Что же это такое? Ведь только что я отчетливо видел камни, видел совсем близко. Куда же они девались, не мог же так быстро покрыть их прилив? И вдруг один «камень» снова показался из воды, только у него круглая голова, усатая морда и белые саблевидные клыки. Не камни это были, а моржи, заинтересовавшиеся «Персеем». Впервые видел я так близко этих огромных обитателей далеких северных широт.
Спустившись в каюту, я стал собираться, чтобы вместе с капитаном сойти на берег. Вдруг ворвался испуганный вахтенный матрос:
- Скорее, скорее, берите винтовку, на берегу на наших напал белый медведь, а они все безоружны, — закричал он.
— Да ведь у начальника и стармеха две винтовки в катере, — ответил я.
— У них мотор стал, и «Эвелину» несет в море, — сообщил матрос.
— А как же я попаду на берег?
— Мы уже спускаем вельбот, только скорее выбегайте на палубу, медведь на берегу гоняется за нашими, как бы не задрал кого, скорее идите.
Я был одет по-домашнему, в ночных туфлях. Рассуждать и собираться было некогда: сунул ноги в сапоги, схватил из стола горсть патронов, сорвал со стены винтовку и в мгновение вылетел на палубу.
Людей на корабле оставалось мало, и они при участии повара и буфетчика с трудом вывалили на шлюпбалках вельбот и травили его на воду. Когда я выскочил наверх, он как раз опустился до уровня палубы. Не раздумывая, я вскочил в него, под моей тяжестью он быстро пошел вниз и плюхнулся на воду. За мной скатились по талям три гребца. Только три, а до берега не так близко и надо спешить. Мы гребли что есть силы.
Все же я успел оглядеться. «Эвелина», окутанная клубами черного дыма, чихала; ее отнесло уже довольно далеко. На берегу быстро бежали люди, кто-то пытался залезть на скалу. За ними бежал Рекс и значительно отставший огромный белый медведь. Он терзал что-то на земле. «Уж не человека ли?» — мелькнула страшная мысль. Это я наблюдал с моря.
То, что случилось на берегу, описано участником «медвежьей охоты» С. В. Обручевым в его книге. Она давно стала библиографической редкостью и мало известна читателям, даже тем, кто интересуется арктической литературой. Поэтому, чтобы у читателя составилось полное представление о событиях, происходивших на мысе Желания при участии медведей и наших сотрудников, я воспользуюсь повествованием С. В. Обручева.
Итак, «Эвелина» высадила первую партию на берег, а сама вернулась к «Персею». Старпом А. Г. Корельский, боцман Морозов, Беркуль и вместе с ними Обручев с фотоаппаратом поднялись на утес мыса Желания, чтобы выбрать место для знака. Там они нашли крест, поставленный Г. Я. Седовым в 1913 году во время санного похода от места зимовки «Св. Фоки» у Горбовых островов на северный берег. Сделанный из бревна высокий крест с вырезанной на поперечине надписью «Л-тъ Съдовъ 1913 г. 20 апръля» упал и лежал на груде камней. Штурман с боцманом подняли крест и камнями стали его укреплять. Обручев и Беркуль подошли к ним, чтобы помочь.
В это время из-под утеса неожиданно выскочил белый медведь и направился к кресту. Беркуль успел закричать: «Медведь, медведь!» Люди у креста тоже увидели медведя и бросились бежать. Обручев с Беркулем во всю прыть пустились за ними. Толстый боцман Морозов сразу же запыхался и отстал. Поспешное отступление замыкал сеттер стармеха Рекс. Медведя Рекс сначала облаял, но увидев, что люди бегут, бросился за ними.
На краю утеса беглецы похватали сложенные там топоры и лопаты и скатились вниз по склону. Вслед за ними медведь, присев на зад, проделал этот спуск как-то очень легко.
Под утесом отступающие встретили профессора В. С. Буткевича и увлекли его за собой вдоль берега. Увидев высокий отвесный камень, торчавший из воды, Беркуль с необычайной ловкостью на него вскарабкался, а совсем запыхавшийся боцман Морозов залез в узкую щель под скалой.
Поспешное отступление было замечено с «Персея», на помощь устремились Месяцев с Мусиковым, но мотор на «Эвелине» заглох далеко от берега.
Наступавший медведь между тем замешкался, видимо, соображая, за кем бежать или как легче добраться до Беркуля. В это время Корельский на бегу скинул свой полушубок, как он потом объяснил, чтобы отвлечь медведя. Правда, мнения по этому поводу были разные. Так или иначе, но медведь действительно заинтересовался овчинным полушубком, остановился, стал его обнюхивать, даже присел. Это я уже сам видел из шлюпки. Думаю, медведя поразило, что незнакомое двуногое существо может так быстро на бегу избавляться от своей шкуры. В кармане полушубка лежало несколько твердых сухих баранок. В те времена медведи еще не умели залезать в чужой карман, поэтому он просто отжевал его. Интересно, как медведь, впервые унюхав хлеб, понял, что это что-то съедобное. Карман, сшитый из толстой парусины, не сразу поддался зубам, даже медвежьим.
По дороге группа бегунов встретила М. В. Кленову, которая спешила им навстречу. Оказывается, за скалами она видела другого медведя; теперь она побежала вместе со всеми.
Медведь, заметив приближающийся вельбот, оставил недожеванный полушубок, бросился в воду и очень энергично поплыл к вельботу.
Я сидел на руле, винтовка лежала рядом. Стрелять мне пришлось, стоя на кормовой банке, вельбот покачивался, и первая пуля медведя только подранила. Сначала он как-то свернулся в воде, и я подумал, что он готов. Вельбот по инерции приближался к медведю. Вдруг медведь оправился и полез к вельботу. После второго выстрела он повернул к берегу, и только третья пуля его прикончила.
Штурман Котцов застропил огромную тушу и отбуксировал ее к судну. Потом сходил за «Эвелиной» и тоже подтащил ее к «Персею». Ну и проклинали же Месяцев с Мусиковым незадачливый мотор катера.
Засняв всю медвежью эпопею своим маленьким фотоаппаратом, С. В. Обручев отправился в геологическую экскурсию, теперь уже с «маузером» за плечами.
По распоряжению начальства я был приставлен охранять М. В. Кленов в походе вдоль берега. Хотя эта экскурсия дала мне много интересного, я не могу назвать ее особо приятной. Во-первых, меня очень беспокоило то, что на снегу не раз встречались медвежьи следы. Звери могли быть не менее агрессивными, чем наш первый трофей, а в магазине винтовки оставалось только четыре патрона. Марии Васильевне об этом я ничего не сказал — зачем зря тревожить. Во-вторых, на судне я не успел поесть и в спешке забыл махорку. В-третьих, я надел только бушлат и теперь мерз, кроме того, просторные матросские сапоги, в которые я второпях сунул ноги в одних тонких носках, при ходьбе по камням очень терли.
Вернувшись вечером на корабль, мы с Марией Васильевной сразу съели и обед и ужин, а я еще и с добавками.
Медведя освежевали; он оказался худым, без жирового слоя. Когда его выпотрошили, в желудке нашли одни водоросли. С голоду он решился напасть на научную экспедицию, в которой имелись и профессора!
По-видимому, медведи перешли на берег с прижатого к острову льда. Потом лед оторвало и унесло в море, а медведи остались на суше, где им нечем было питаться. Зато мясо убитого совершенно не пахло ворванью, и мы с удовольствием съели всю тушу.
Наша команда основательно укрепила крест Седова (его астрономический пункт) и установила знак «Персея» высотой 36 футов. Теперь мыс Желания стал легко отличим от других мысов северной оконечности Новой Земли.
Берег здесь был прямо-таки завален водорослями, на отмелых пляжах лежало множество плавника: бревна, шпалы, обломки кораблей, медные поплавки от мин, кубасы и прочие плавающие предметы, принесенные с запада. Попадалось много китовых костей, никогда не встречавшихся южнее.
Перед отъездом я забрался на знак. Стояла тихая погода, и видимость была отличная. Внизу, в заливе Саввы Лошкина, вокруг стоявшего на якоре «Персея» время от времени выныривали моржи — они столь же любопытны, как и тюлени. Спокойное море, свободное от льдов, простиралось во все стороны горизонта. Отсюда рукой подать до Земли Франца-Иосифа, каких-нибудь 250 миль. Двое суток хода по чистой воде, и мы осуществили бы заветную мечту, притом сделали бы интереснейший гидрологический разрез,... если бы уголь не был на исходе.
Снявшись с якоря 28 сентября, мы сделали короткий пятый разрез в направлении острова Уединения, но до него не дошли. Потом поднялись к северу, почти до 78° с. ш., и оттуда проделали шестой разрез к мысу Желания.
30 сентября, покинув воды Карского моря, мы вышли в Баренцево и проложили курс на Канин Нос.
За осень мы привыкли к спокойному Карскому морю, но не успели из него выйти, как поднялся свежий ветер от юго-востока, быстро усилившийся до 11-балльного шторма. Этот встречный «мордотык» сразу сбавил ход судна до двух узлов. Разыгралась огромная волна, гребни захлестывали на мостик и даже в трубу, чего раньше еще не случалось.
Угля может не хватить до Архангельска. И капитан решил идти не в Архангельск, а под парусами в Мурманск. Но ставить паруса в такой ветер — дело нелегкое, тем более что опыт у нас невелик. Надо развернуться носом на ветер, поднять паруса и только потом ложиться на новый курс.
Благополучно поставили стаксель, но у кливера вырвало шкотовый угол, с бешеной силой стало трепать его по ветру и разнесло в клочья. С огромным трудом поставили фок и грот и наконец легли левым галсом на курс в Мурманск.
Два дня бесился шторм, достигая иногда 12 баллов. Как всегда в плавании под парусами, мы вместе со Старостиным несли вахту в руле. В такую погоду очень трудно учитывать снос судна, а штурмана заведомо знали, что счисление далеко не точно. Когда ветер стал стихать и мы приблизились к берегу, в довершение неприятностей навалился туман.
Но где мы, как определиться, нельзя же подходить к берегу, не зная своих координат?
И вдруг из тумана выныривает буек, слышатся гудки парохода, приглушенные туманом. Гудим и мы и медленно приближаемся к скрытому в тумане судну. Маленький немецкий тральщик с розовой трубой то плавно поднимается на огромной пологой зыби, то проваливается так, что только мачты торчат над морем.
Надо спросить у тральщика его координаты. Долго возимся с сигнальными флагами, которые кто-то разложил не по своим ячейкам. С флагами разговор не получался. Мы подошли еще ближе и голосом в рупор долго объясняли человеку на капитанском мостике, что нам нужно. Наконец он понял, скрылся в рубке, но скоро вышел и на двери мелом написал свои координаты. Почему-то в другой руке он держал большую кружку.
— Ишь, стервец, — вдруг неожиданно проворчал А. Д. Старостин, — в кружке-то у него, небось, ром.
Все рассмеялись — у нас давно кончился даже спирт-сырец и нечем было согреться в трудную минуту.
Оказалось, что нас снесло западнее счислимой точки, к берегам Норвегии.
Закончилась четырнадцатая экспедиция.
Впервые за всю арктическую практику в сравнительно высоких широтах и в Карском море мы не встретили ни одной льдинки. В Карском море благоприятствовала безветренная погода, позволившая без затруднений выполнить океанографические наблюдения на шести разрезах и собрать систематичный материал, по объему перекрывший все, что было сделано ранее на этом море.
Гидрологические материалы этой экспедиции я обрабатывал сам, и в результате в трудах Морского научного института была опубликована статья, характеризующая осенний режим Карского моря.
Плавание «Персея» было очень продуктивным в научном отношении, с интересными заходами в новоземельские бухты. Единственно, что портило настроение, так это камбуз, вернее, кок. Готовил он однообразно и скверно. Ежедневно суп с макаронами и штуфат, который назывался у нас «шкафут». Пробовал он печь и сдобные булочки, но они получались твердыми, как булыжники. Однажды замесил он сдобное тесто, долго с ним возился, то подбавлял сгущенное молоко, то разводил водой, то снова подмешивал муку, а кончил тем, что все вывалил за борт.
Убрав паруса, утром 7 октября мы входили в Екатерининскую гавань. Несмотря на то что значительную часть пути мы шли под парусами, угля у нас оставалось всего на два часа.
Из Александровска большинство сотрудников выехали в Москву, а мы погрузили уголь и вышли в Архангельск, по пути сделав несколько станций в Мотовском заливе, Канинском районе, в устье Двины и выдержав еще два шторма.
Всего за четырнадцатую экспедицию было пройдено 3612 миль и сделано 85 станций.
20 октября мы подходили к Архангельску. С берега донеслись запахи земли, прелых листьев, хвойных лесов. Над Маймаксой и ее бесконечными биржами висел смолистый аромат свежих пиломатериалов, слышался разноязычный говор моряков с иностранных пароходов.
Пресной воды сколько угодно. Экипаж с наслаждением моется в бане и ванной. Все разгладили береговые костюмы и переоделись. В кают-компании вместо клеенки и скрипок сверкает белизной скатерть. И у всех приподнятое настроение, будто собрались на празднество в гости.
Отдали якорь на рейде против Соборной пристани. Все свободные от вахты и большинство семейных съехали на берег. На «Персее» остались несколько человек: капитан, машинист, кочегар да двое-трое научных сотрудников. Вахтенный матрос угнал шлюпку к берегу.
Мы с капитаном и Старостиным сойдем на берег к вечеру, когда придет шлюпка и вернется на вахту кое-кто из команды. Наша маленькая компания собирается посетить ресторан, съесть что-либо повкуснее «шкафута» и пропустить по стаканчику.
Сидим мы в кают-компании в ожидании шлюпки и сами себе кажемся нарядными, помолодевшими.
На реке тихо, безветренно, берег заманчиво мерцает огнями. Вдруг ощутили какой-то мягкий сильный удар по кораблю. Сначала подумали, что нанесло сорвавшийся распущенный плот бревен.
Вышли на палубу — ничего не видно. Через несколько минут удар повторился, но более продолжительный, и снова все стихло. Мы поняли, что налетел шквал. Он налетел снова, но теперь уже не затих, в снастях сразу дико завыло и завизжало. По реке пошли волны, сначала короткие, потом запенились гребни. «Персей» стало качать и дергать на якорном канате.
В конце октября в Архангельске темнеет рано, а тут еще водяная пыль неслась над рекой, слепила глаза. Нам показалось, что расположение огней на берегу меняется и они как будто отдаляются. Бросились к брашпилю и сразу почувствовали, что якорь не держит, ползет и нас несет куда-то в кромешную тьму.
Чтобы ослабить натяжение на якорный канат, дали ход машине. Машина завертелась, но так лениво, что не выгребала против ураганного ветра. На рейде кочегар поддерживал небольшое давление пара в котле, только чтобы можно было освещать и отапливать корабль.
Мы бросились на бак отдавать второй якорь. На «Персее» якоря адмиралтейские и подготовить их к отдаче двум-трем человекам было не так-то легко, да еще под ураганным ветром и в полной темноте. Кое-как подняли якорь, но не успели стравить его до воды, как на нас навалилось сорванное с якоря парусное судно. В довершение бед оно еще зацепилось за наши вант-путенсы лапою своего запасного якоря, принайтовленного на полубаке. На паруснике хотели зацепиться за солидного «Персея», но мы были неумолимы и, обрубив пеньковый трос, крепивший чужой якорь, с трудом освободились от парусного корабля. Его быстро унесло куда-то во тьму.
Огни города уже совсем пропали во мгле штормовой ночи.
Наконец удалось отдать второй якорь, кочегар поднагнал пар, машина заработала почти на средний ход и мы задержались.
Вот в какую историю вместо ресторана мы попали. На рассвете ветер стих и мы увидели, что стоим далеко от города, что к песчаному пляжу на левом берегу Двины, против города, приткнулось несколько парусных кораблей, ночью сорванных с якорей.
Мы подошли ближе к Соборной пристани и снова стали на рейде.
Приключение завершилось для нас вполне благополучно. Высушив свои «парадные» костюмы, мы сошли к вечеру на берег. В ресторан мы попали с запозданием на сутки, но тем вкуснее показался нам сухопутный ужин.
