из книги:
Лебедев А.А., Мазурук И.П.
Над Арктикой и Антарктикой.
М.:Мысль, 1991.-317(2)с.,(8)л.ил.
Уроки Полярной академии
(Лебедев А.А.)
Уже пять лет я летал командиром корабля, знал все арктическое побережье от Архангельска до Уэлена. Опыт полярный накопился, конечно. Но весной 1954 года меня включили в состав участников высокоширотной экспедиции только вторым пилотом. Да иначе и быть не могло: высокоширотные экспедиции- подлинная Полярная академия.
Командиром Ли-2, на который меня назначили, был опытнейший летчик, один из первопроходцев Арктики, Виталий Иванович Масленников, Герои Советского Союза. На Чукотку, в бухту Провидении, он приплыл на корабле вместе со своим самолетом осенью 1934 года. Аэродромов, в современном значении слова, Арктика тогда не знала. Были только места для посадки около того или иного поселка. А запасным «аэродромом» считалась любая пригодная площадка по маршруту, «гостиницей» — снежная яма, укрытая чехлом от мотора. Приходилось Виталию Ивановичу сидеть на вынужденной около Анадыря, пережидая четырнадцать суток пургу. Приходилось в плотном тумане садиться на остров Жохова, спасая больного зимовщика. А когда в 1948 году сломало на Северном полюсе дрейфующий «аэродром», пришлось взлететь с крохотного обломка ледяного поля, огороженного грядами торосов. Предельный риск! В тот раз необходимо было максимально облегчить машину, и Виталий Иванович оставил на полюсе даже свой мольберт, с которым он, выпускник Суриковского училища, никогда не расставался в Арктике...
В общем мне и на этот раз повезло с наставником...
Из Москвы вылетали 30 марта. Чувствовалась уже весна, но Химкинское водохранилище, с которого мы стартовали, было еще покрыто льдом. После взлета -левый разворот, и под нами шпиль с золотой звездой Химкинского речного вокзала. «Порт пяти морей», как любили тогда говорить. Но у нас впереди другие, скованные льдом моря.
Стараясь перекричать шум двигателей, работающих на взлетной мощности, оборачиваюсь к штурману
— Курс?
— Пять градусов, пора знать! — недовольно отвечает Борис Иванович Иванов.
Я уже успел понять, что в экипаже Масленникова все давно «притерлись» друг к другу. Шутки, подначки, розыгрыши. Лишнего формализма здесь не любят. В экипаже собрались опытные, знающие свое дело полярные асы.
Борис Иванович — штурман первого класса. Высокий, редко улыбающийся, с глазами, прикрытым! мохнатыми бровями. Звали его в экипаже Мрачны? Билль. «Мрачный», понятно, за серьезность, ну а «Билль» — это что-то английское. Он с этим языком был в ладах, что для штурмана куда как не лишне.
Пока будем лететь до мыса Шмидта, у штурмана дела не особо напряженные. Магнитные компасы работают устойчиво, все аэропорты по трассе оборудованы радионавигационными точками. Дело простое, следи только за радиокомпасом: Амдерма на стрелке, Диксон на стрелке... И так далее.
После острова Врангеля придется Борису Ивановичу поработать по-настоящему, показать искусство штурмана. Основными навигационными приборами при полете над Ледовитым океаном станут гирополукомпас и солнечный компас, пока зачехленный в астролюке над столиком штурмана. А еще секстан и астрономический ежегодник — книга не меньше «Войны и мира» по объему...
До Крестов Колымских добрались без каких-либо приключений к исходу вторых суток. Здесь «переобулись» — сняли колеса и встали на лыжи. Тридцатого марта благополучно прибыли на мыс Шмидта, приледнившись на замерзшую лагуну.
Аэродром мыса Шмидта был основной базой для прыжка на океанский лед. В районе семьдесят седьмой параллели мы должны были организовать дрейфующую станцию СП-4.
Наш самолет почти предельно загружен еще в Москве: лыжи, спальные мешки, банки с НЗ (неприкосновенным запасом) и, конечно, палатка Шапошникова (КАПШ) — круглая палатка типа юрты, разработанная специально для полярников. Но на мысе Шмидта мы дополнительно погрузили глубоководную лебедку, продукты, баллоны с пропаном для отопления помещений и приготовления пищи. Кроме того, Виталий Иванович приказал получить листы фанеры и оленьи шкуры для утепления пола в палатке. Да и разных необходимых мелочей набралось порядочно.
Подсчитав взлетный вес, я обнаружил, что он намного превышает норму. Доложил об этом Виталию Ивановичу (честно говоря, хотел показать, какой я бдительный, как точно все учитываю).
Виталий Иванович посмотрел на меня с иронией;
— А ты не считай!
— Как не считать? — -не понял я.
— А вот так! Во-первых, это тебе не рейсовый полет. Во-вторых, все, что взято, жизненно необходимо на льду. В-третьих, длина лагуны не ограничена для взлета, а для посадки на лыжах у нас всегда лед под нами. Ну и в-четвертых, мы можем выкинуть все экспедиционное оборудование, если это потребуется, если один из моторов откажет... Понял теперь?
— Понял, — смущенно ответил я, чувствуя, что неудержимо краснею. — Учту на будущее...
— Так-то оно лучше, верю, — улыбнулся командир. — Закругляй с подготовкой, завтра на Врангель...
Казнил я себя тогда: ведь и сам мог подумать, нечего выслуживаться. Решил больше присматриваться, прислушиваться и наматывать на ус — в общем, стараться не быть больше объектом поучений. На мысе Шмидта в наш экипаж подключились флагштурман полярной авиации Валентин Иванович Аккуратов и Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов. Сесть за штурвал самолета Водопьянову не разрешали врачи, он исполнял обязанности консультанта начальника экспедиции. Оба они — и Аккуратов, и Водопьянов — были в 1937 году участниками высадки на полюс первой в истории дрейфующей станции, а Михаил Васильевич еще до этого — участником челюскинской эпопеи. В общем, собрались профессора Арктической академии, а я — их единственный слушатель. Не хотелось мне, да и права не имел, быть у них плохим учеником...
Утро 2 апреля выдалось ясным, морозным, тихим. Зашли на вышку к диспетчеру, Масленников позвонил на «полярку» (полярную станцию), расположенную в трех километрах от аэропорта. Прогноз дежурного синоптика вполне удовлетворительный, летим.
Хотя взлетно-посадочная полоса не укатана, даже на перегруженном самолете оторвались быстро, не пробежав и пятисот метров. Давление выше нормы — семьсот семьдесят миллиметров, да и температура низкая — ниже двадцати градусов. Все это облегчило взлет перегруженному самолету
До Врангеля каких-то двести километров, от силы полтора часа. Но уже через полчаса появляется облачность, нижняя кромка ее постепенно опускается все ниже, и к острову мы подходим на высоте сто метров. Когда садимся высота облачности уже не превышает пятидесяти-семидесяти метров, видимость ухудшается.
— Спешить не будем, ночуем, — сказал свое слово Водопьянов. — Мы с Аккуратовым в тридцать седьмом году ждали на Рудольфе больше месяца погоду, но зато наверняка.
— Конечно, Михаил Васильевич, — подтвердил Масленников. — Утро вечера мудренее, проснемся — посмотрим...
Проснулись от громкой команды «подъем!». Механиков, как всегда, уже нет, их разбудили раньше; уже часа полтора, как они греют моторы. От вчерашнего тумана не осталось и следа, до самого горизонта ни облачка.
Взлет, курс на север. Высота шестьсот метров — оптимальная высота, с нее хорошо просматривается лед.
Включив автопилот, я слежу за курсом по гирополукомпасу и любуюсь пейзажем острова, десятибалльными всторошенными льдами Северного Ледовитого океана. Водопьянов, сидя за Виталием Ивановичем, о чем-то говорит с ним, поглядывая в окна. Прислушиваюсь к их разговору, их оценке ледовой обстановки.
Наша задача — подыскать льдину для высадки дрейфующей станции СП-4, причем как раз в том районе, где четыре года назад начинала свой дрейф станция СП-2. Полярники во главе с Михаилом Михайловичем Комовым прожили на ней больше года, «проплыв» к северу около семисот километров...
— Вижу хорошую льдину, да и район почти расчетный, — прервал мои раздумья Масленников.
— Вы правы, — согласился штурман, — сейчас уточним. Николай, пока летчики будут прицеливаться, возьми-ка пеленг Шмидта, — обратился он к радисту.
Сомнерова линия, полученная определением по солнцу, и пеленг легли на карте хорошо, место расчетное.
Виталий Иванович взял управление и с левым разворотом зашел на выбранную льдину, чтобы измерить длину ровного участка. Среди торосов льдина выделялась своей причудливой формой, почти точно повторяющей очертания Каспийского моря.
— Двадцать секунд, при нашей скорости — одна тысяча сто метров, — доложил штурман. — Здесь и Титлову на его Ил-12 места хватит.
— Отлично, теперь посмотрим толщину, — объявил командир.
Я подозрительно посмотрел на него, на Водопьянова, на Аккуратова. Не шутят ли они? Разве можно определить толщину льдины с воздуха?
Вопросы свои я отложил на потом, а пока продолжал внимательно следить за методикой определения пригодности «аэропорта».
— Да, льдинка не меньше метра, — произнес Водопьянов.
— Если не толще, — уточнил Виталий Иванович.
— А вон в том загибе, в районе города Гурьева, будет хорошая стоянка, — добавил Аккуратов. Ему, как видно, по душе пришлось сравнение льдины с Каспийским морем. В юношеские годы, по его рассказам, он переплыл Каспийское море на байдарке.
Под ярким солнцем хорошо просматривались по теням неровности на поверхности льдины. Разглядеть их в пасмурную погоду было бы невозможно. Мне стала понятной рекомендация воздержаться от выбора площадки в отсутствие солнца.
— Крючкову приготовить дымовую шашку, — командует тем временем Виталий Иванович.
Второй бортмеханик Иван Крючков, привязавшись страховочным фалом, открывает дверь, становится на колени и ждет команду. Виталий Иванович заходит как можно ниже.
— Приготовиться! Крючков зажигает шашку.
— Бросай!
Дымовая шашка упала хорошо, метрах в ста от начала ровного участка. Дым стелется под углом сорок пять градусов к выбранному направлению посадки.
— Отлично! — резюмировал Виталий Иванович. — Да и ветер несильный — метров пять-шесть в секунду, не больше.
— Точно! — подтвердил Водопьянов. — Метров пять.
Аккуратов в знак согласия кивнул.
— Ну что, садимся?! — скорее утвердительно, чем вопросительно, проговорил Масленников.
И, не получив возражений, скомандовал:
— Экипаж! Следующий заход с посадкой!
Выслушав доклады о готовности, командир отдал последнее распоряжение:
— Крючкову смотреть за цветом следа после касания лыж. Если будет темный, маши рукой, будем взлетать не останавливаясь. Ты, Борис Иванович, следи за сигналами Крючкова. Поняли все?
— Ясно, поняли...
— Выпустить шасси!
Первый бортмеханик Глеб Косухин выпускает шасси и докладывает командиру. Вышли на прямую, дымовая шашка продолжает дымить, помогая определить место касания.
— Выпустить закрылки полностью!
— Выпускаю.
Для меня это первая посадка на дрейфующие льды. В голове невольно мелькают сомнения: если ошиблись в толщине — провалимся, ошиблись в длине- врежемся в торосы. Но за штурвалом Масленников, садимся. Скорость минимальная, Виталий Иванович убирает газ. Метрах в двадцати за последней грядой торосов машина мягко касается ровной, как бильярдный стол, поверхности льдины. Сигнала на немедленный взлет не поступило, лыжный след оставался белым.
Виталий Иванович дорулил до конца ровного участка и завернул в замеченный с воздуха «карман». Еще раз окинул взглядом весь след от лыж и остался, как видно, доволен:
— Выключай моторы, Глеб. Сидим! А ты, Саша, бери теперь бур и сверли с Крючковым дырку во льду. Проверим наши расчеты, узнаем толщину «аэропорта».
Я быстро накинул полушубок и вслед за Иваном выскочил из самолета. Мне и самому не терпелось узнать толщину льдины. Снежный покров оказался небольшим — около пятнадцати сантиметров.
Для самолета Ли-2 на лыжном шасси минимально безопасной считается толщина льда тридцать пять- сорок сантиметров. Вначале мы торопились, но, пройдя эту отметку, стали сверлить более спокойно. Пятьдесят сантиметров, семьдесят, метр... Стало уже тепло, пришлось распахнуться. Бур провалился на отметке «один метр двадцать сантиметров».
— При такой толщине можно жить спокойно, -резюмировал командир. —
— И для титловского Ил-12 тоже отлично.
Штурман тем временем, лежа на животе, определял секстаном высоту солнца для уточнения координат посадки. Бортмеханикам Виталий Иванович дал команду ставить палатку и заниматься самолетом.
— А мы, Саша, пойдем посмотрим нашу взлетно-посадочную полосу, обозначим ее. Бери бур, флажки, маленькие полотнища. Аккуратов нам поможет. Проверим толщину льда по всей длине полосы — в начале, середине и конце.
Валентин Иванович прихватил с собой и винтовку на всякий случай:
— Тюлени и моржи не страшны — убежим. А вот медведи ходят, и быстро ходят. Это вам не в зоопарке за забором...
Беседуя, мы неторопливо прошли по лыжному следу. Принимая шаг за семьдесят сантиметров, насчитали от тороса до тороса тысячу двести метров. Границы взлетно-посадочной полосы обозначили черными флажками, ширина ее получилась в среднем около тридцати метров. Промеры толщины показали с обоих концов полосы по сто двадцать сантиметров, а в середине- девяносто сантиметров.
— Теперь для приема Титлова настоящий аэропорт готов, — заключил Аккуратов. — Можно сказать, добро пожаловать! Не то что нам...
— У нас, «лыжников», такая служба, — возразил Виталий Иванович. — Найти, сесть, проверить, подготовить... Каждому свое...
На обратном пути к самолету я закидал командира вопросами:
— Виталий Иванович! В Москве мне было все ясно, а теперь непонятно. Как определить толщину, ровность льдины? При чем тут цвет лыжни? Почему надо заруливать в «карман»?
— Стоп, стоп, стоп. Не все сразу, давай по порядку, — притормозил меня командир. — Отвечаю на первый вопрос. Выбирая льдину, учитывай прежде всего район океана. Старый паковый лед имеет постоянную толщину, не менее трех-четырех метров. Но мы садимся на замерзшие разводья среди пака, здесь толщина льда непостоянна-от двадцати сантиметров до двух метров, она зависит от времени начала замерзания.
— А при чем здесь район? Ведь время года то же самое и океан один, — усомнился я.
— Один-то один, но лед в нем разный. Ветви Гольфстрима, например, доходят до Новой Земли, до Земли Франца-Иосифа. Гольфстрим — течение теплое, лед за то же зимнее время нарастает медленнее, толщина бывает всего двадцать-сорок сантиметров. Сам понимаешь, для посадки тяжелых самолетов явно недостаточно. Тем более что лед соленый...
— А чего тогда выдумывать: садиться на пак, да и все тут. Как Водопьянов в тридцать седьмом.
— Всё, да не всё, — вмешался в разговор Аккуратов. — Когда мы садились на пак в тридцать седьмом, наши тяжелые самолеты были на лыжах. Но пробег и разбег у них был не больше, чем у Ли-2. А сейча_с_-нам нужны полосы длиной не менее километра, что--бы посадить тяжелые колесные самолеты. Даже и километра мало — до двух нужно. На паковом, льду; такую длинную полосу трудно найти, легче на замера-ших полыньях. Вот и приходится посылать вперед разведчиков — лыжные Ли-2.
— Спасибо, Валентин Иванович, понял. Только теперь вы, Виталий Иванович, объясните насчет солености льда. Вы упомянули...
— С соленостью очень просто, — улыбнулся командир. — Если будешь садиться в Игарке, на протоку Енисея, то есть на пресный лед, тебе хватит и тридцатисантиметрового льда. Даже двадцать пять сантиметров. А если в бухте Тикси, где лед соленый, то тебе и сорока сантиметров не хватит. Соленый лед менее прочный. Кстати, учти — морская вода замерзает не при нуле градусов, как пресная, а при минус двух градусах. Молодой лед из морской воды всегда соленый, но со временем опресняется. Если льдина старая, годовалая например, можешь отколоть кусок и варить борщ. Старый лед, даже из соленой морской воды образовавшийся, всегда пресный
— Хорошо, Виталий Иванович. Давайте конкретно, как вы в нашем районе толщину льда определяли?
— Есть одна закономерность Вот взгляни налево Паковый лед возвышается над уровнем нашей полосы, замерзшей полыньи, на полметра, а то и на метр. Надувы снега сглаживают обрывистые «берега» — их хорошо было видно и с воздуха Значит, за зиму здесь поработала не одна пурга Следовательно, полынья старая, и лед должен быть толстым. А если «берега» пака обрывистые, значит, не было ни одной порядочной метели. Полынья, стало быть, свежая, и лед тонкий.
— Ну а при чем тут цвет лыжни после касания?
— Это, Саша, последняя проверка. Если след темнеет, значит, снег как бы промокает, то есть толщина льда менее тридцати сантиметров. Тогда давай полный газ и уматывай.
— А если белым остается?
— Белый — хорошо. Но на всякий случай старайся зарулить в «карман». Там лед всегда бывает толще за счет «подсовов», которые возникают при подвижках, когда льдина наползает на льдину. В «кармане» можешь остановиться и проверить толщину льда... Видишь, как просто... Только не обольщайся, главное — опыт. Полетаешь, посмотришь, своими руками потрогаешь... Лет через десять станешь академиком, это я тебе обещаю.
(Лебедев А.А.)
Уже пять лет я летал командиром корабля, знал все арктическое побережье от Архангельска до Уэлена. Опыт полярный накопился, конечно. Но весной 1954 года меня включили в состав участников высокоширотной экспедиции только вторым пилотом. Да иначе и быть не могло: высокоширотные экспедиции- подлинная Полярная академия.
Командиром Ли-2, на который меня назначили, был опытнейший летчик, один из первопроходцев Арктики, Виталий Иванович Масленников, Герои Советского Союза. На Чукотку, в бухту Провидении, он приплыл на корабле вместе со своим самолетом осенью 1934 года. Аэродромов, в современном значении слова, Арктика тогда не знала. Были только места для посадки около того или иного поселка. А запасным «аэродромом» считалась любая пригодная площадка по маршруту, «гостиницей» — снежная яма, укрытая чехлом от мотора. Приходилось Виталию Ивановичу сидеть на вынужденной около Анадыря, пережидая четырнадцать суток пургу. Приходилось в плотном тумане садиться на остров Жохова, спасая больного зимовщика. А когда в 1948 году сломало на Северном полюсе дрейфующий «аэродром», пришлось взлететь с крохотного обломка ледяного поля, огороженного грядами торосов. Предельный риск! В тот раз необходимо было максимально облегчить машину, и Виталий Иванович оставил на полюсе даже свой мольберт, с которым он, выпускник Суриковского училища, никогда не расставался в Арктике...
В общем мне и на этот раз повезло с наставником...
Из Москвы вылетали 30 марта. Чувствовалась уже весна, но Химкинское водохранилище, с которого мы стартовали, было еще покрыто льдом. После взлета -левый разворот, и под нами шпиль с золотой звездой Химкинского речного вокзала. «Порт пяти морей», как любили тогда говорить. Но у нас впереди другие, скованные льдом моря.
Стараясь перекричать шум двигателей, работающих на взлетной мощности, оборачиваюсь к штурману
— Курс?
— Пять градусов, пора знать! — недовольно отвечает Борис Иванович Иванов.
Я уже успел понять, что в экипаже Масленникова все давно «притерлись» друг к другу. Шутки, подначки, розыгрыши. Лишнего формализма здесь не любят. В экипаже собрались опытные, знающие свое дело полярные асы.
Борис Иванович — штурман первого класса. Высокий, редко улыбающийся, с глазами, прикрытым! мохнатыми бровями. Звали его в экипаже Мрачны? Билль. «Мрачный», понятно, за серьезность, ну а «Билль» — это что-то английское. Он с этим языком был в ладах, что для штурмана куда как не лишне.
Пока будем лететь до мыса Шмидта, у штурмана дела не особо напряженные. Магнитные компасы работают устойчиво, все аэропорты по трассе оборудованы радионавигационными точками. Дело простое, следи только за радиокомпасом: Амдерма на стрелке, Диксон на стрелке... И так далее.
После острова Врангеля придется Борису Ивановичу поработать по-настоящему, показать искусство штурмана. Основными навигационными приборами при полете над Ледовитым океаном станут гирополукомпас и солнечный компас, пока зачехленный в астролюке над столиком штурмана. А еще секстан и астрономический ежегодник — книга не меньше «Войны и мира» по объему...
До Крестов Колымских добрались без каких-либо приключений к исходу вторых суток. Здесь «переобулись» — сняли колеса и встали на лыжи. Тридцатого марта благополучно прибыли на мыс Шмидта, приледнившись на замерзшую лагуну.
Аэродром мыса Шмидта был основной базой для прыжка на океанский лед. В районе семьдесят седьмой параллели мы должны были организовать дрейфующую станцию СП-4.
Наш самолет почти предельно загружен еще в Москве: лыжи, спальные мешки, банки с НЗ (неприкосновенным запасом) и, конечно, палатка Шапошникова (КАПШ) — круглая палатка типа юрты, разработанная специально для полярников. Но на мысе Шмидта мы дополнительно погрузили глубоководную лебедку, продукты, баллоны с пропаном для отопления помещений и приготовления пищи. Кроме того, Виталий Иванович приказал получить листы фанеры и оленьи шкуры для утепления пола в палатке. Да и разных необходимых мелочей набралось порядочно.
Подсчитав взлетный вес, я обнаружил, что он намного превышает норму. Доложил об этом Виталию Ивановичу (честно говоря, хотел показать, какой я бдительный, как точно все учитываю).
Виталий Иванович посмотрел на меня с иронией;
— А ты не считай!
— Как не считать? — -не понял я.
— А вот так! Во-первых, это тебе не рейсовый полет. Во-вторых, все, что взято, жизненно необходимо на льду. В-третьих, длина лагуны не ограничена для взлета, а для посадки на лыжах у нас всегда лед под нами. Ну и в-четвертых, мы можем выкинуть все экспедиционное оборудование, если это потребуется, если один из моторов откажет... Понял теперь?
— Понял, — смущенно ответил я, чувствуя, что неудержимо краснею. — Учту на будущее...
— Так-то оно лучше, верю, — улыбнулся командир. — Закругляй с подготовкой, завтра на Врангель...
Казнил я себя тогда: ведь и сам мог подумать, нечего выслуживаться. Решил больше присматриваться, прислушиваться и наматывать на ус — в общем, стараться не быть больше объектом поучений. На мысе Шмидта в наш экипаж подключились флагштурман полярной авиации Валентин Иванович Аккуратов и Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов. Сесть за штурвал самолета Водопьянову не разрешали врачи, он исполнял обязанности консультанта начальника экспедиции. Оба они — и Аккуратов, и Водопьянов — были в 1937 году участниками высадки на полюс первой в истории дрейфующей станции, а Михаил Васильевич еще до этого — участником челюскинской эпопеи. В общем, собрались профессора Арктической академии, а я — их единственный слушатель. Не хотелось мне, да и права не имел, быть у них плохим учеником...
Утро 2 апреля выдалось ясным, морозным, тихим. Зашли на вышку к диспетчеру, Масленников позвонил на «полярку» (полярную станцию), расположенную в трех километрах от аэропорта. Прогноз дежурного синоптика вполне удовлетворительный, летим.
Хотя взлетно-посадочная полоса не укатана, даже на перегруженном самолете оторвались быстро, не пробежав и пятисот метров. Давление выше нормы — семьсот семьдесят миллиметров, да и температура низкая — ниже двадцати градусов. Все это облегчило взлет перегруженному самолету
До Врангеля каких-то двести километров, от силы полтора часа. Но уже через полчаса появляется облачность, нижняя кромка ее постепенно опускается все ниже, и к острову мы подходим на высоте сто метров. Когда садимся высота облачности уже не превышает пятидесяти-семидесяти метров, видимость ухудшается.
— Спешить не будем, ночуем, — сказал свое слово Водопьянов. — Мы с Аккуратовым в тридцать седьмом году ждали на Рудольфе больше месяца погоду, но зато наверняка.
— Конечно, Михаил Васильевич, — подтвердил Масленников. — Утро вечера мудренее, проснемся — посмотрим...
Проснулись от громкой команды «подъем!». Механиков, как всегда, уже нет, их разбудили раньше; уже часа полтора, как они греют моторы. От вчерашнего тумана не осталось и следа, до самого горизонта ни облачка.
Взлет, курс на север. Высота шестьсот метров — оптимальная высота, с нее хорошо просматривается лед.
Включив автопилот, я слежу за курсом по гирополукомпасу и любуюсь пейзажем острова, десятибалльными всторошенными льдами Северного Ледовитого океана. Водопьянов, сидя за Виталием Ивановичем, о чем-то говорит с ним, поглядывая в окна. Прислушиваюсь к их разговору, их оценке ледовой обстановки.
Наша задача — подыскать льдину для высадки дрейфующей станции СП-4, причем как раз в том районе, где четыре года назад начинала свой дрейф станция СП-2. Полярники во главе с Михаилом Михайловичем Комовым прожили на ней больше года, «проплыв» к северу около семисот километров...
— Вижу хорошую льдину, да и район почти расчетный, — прервал мои раздумья Масленников.
— Вы правы, — согласился штурман, — сейчас уточним. Николай, пока летчики будут прицеливаться, возьми-ка пеленг Шмидта, — обратился он к радисту.
Сомнерова линия, полученная определением по солнцу, и пеленг легли на карте хорошо, место расчетное.
Виталий Иванович взял управление и с левым разворотом зашел на выбранную льдину, чтобы измерить длину ровного участка. Среди торосов льдина выделялась своей причудливой формой, почти точно повторяющей очертания Каспийского моря.
— Двадцать секунд, при нашей скорости — одна тысяча сто метров, — доложил штурман. — Здесь и Титлову на его Ил-12 места хватит.
— Отлично, теперь посмотрим толщину, — объявил командир.
Я подозрительно посмотрел на него, на Водопьянова, на Аккуратова. Не шутят ли они? Разве можно определить толщину льдины с воздуха?
Вопросы свои я отложил на потом, а пока продолжал внимательно следить за методикой определения пригодности «аэропорта».
— Да, льдинка не меньше метра, — произнес Водопьянов.
— Если не толще, — уточнил Виталий Иванович.
— А вон в том загибе, в районе города Гурьева, будет хорошая стоянка, — добавил Аккуратов. Ему, как видно, по душе пришлось сравнение льдины с Каспийским морем. В юношеские годы, по его рассказам, он переплыл Каспийское море на байдарке.
Под ярким солнцем хорошо просматривались по теням неровности на поверхности льдины. Разглядеть их в пасмурную погоду было бы невозможно. Мне стала понятной рекомендация воздержаться от выбора площадки в отсутствие солнца.
— Крючкову приготовить дымовую шашку, — командует тем временем Виталий Иванович.
Второй бортмеханик Иван Крючков, привязавшись страховочным фалом, открывает дверь, становится на колени и ждет команду. Виталий Иванович заходит как можно ниже.
— Приготовиться! Крючков зажигает шашку.
— Бросай!
Дымовая шашка упала хорошо, метрах в ста от начала ровного участка. Дым стелется под углом сорок пять градусов к выбранному направлению посадки.
— Отлично! — резюмировал Виталий Иванович. — Да и ветер несильный — метров пять-шесть в секунду, не больше.
— Точно! — подтвердил Водопьянов. — Метров пять.
Аккуратов в знак согласия кивнул.
— Ну что, садимся?! — скорее утвердительно, чем вопросительно, проговорил Масленников.
И, не получив возражений, скомандовал:
— Экипаж! Следующий заход с посадкой!
Выслушав доклады о готовности, командир отдал последнее распоряжение:
— Крючкову смотреть за цветом следа после касания лыж. Если будет темный, маши рукой, будем взлетать не останавливаясь. Ты, Борис Иванович, следи за сигналами Крючкова. Поняли все?
— Ясно, поняли...
— Выпустить шасси!
Первый бортмеханик Глеб Косухин выпускает шасси и докладывает командиру. Вышли на прямую, дымовая шашка продолжает дымить, помогая определить место касания.
— Выпустить закрылки полностью!
— Выпускаю.
Для меня это первая посадка на дрейфующие льды. В голове невольно мелькают сомнения: если ошиблись в толщине — провалимся, ошиблись в длине- врежемся в торосы. Но за штурвалом Масленников, садимся. Скорость минимальная, Виталий Иванович убирает газ. Метрах в двадцати за последней грядой торосов машина мягко касается ровной, как бильярдный стол, поверхности льдины. Сигнала на немедленный взлет не поступило, лыжный след оставался белым.
Виталий Иванович дорулил до конца ровного участка и завернул в замеченный с воздуха «карман». Еще раз окинул взглядом весь след от лыж и остался, как видно, доволен:
— Выключай моторы, Глеб. Сидим! А ты, Саша, бери теперь бур и сверли с Крючковым дырку во льду. Проверим наши расчеты, узнаем толщину «аэропорта».
Я быстро накинул полушубок и вслед за Иваном выскочил из самолета. Мне и самому не терпелось узнать толщину льдины. Снежный покров оказался небольшим — около пятнадцати сантиметров.
Для самолета Ли-2 на лыжном шасси минимально безопасной считается толщина льда тридцать пять- сорок сантиметров. Вначале мы торопились, но, пройдя эту отметку, стали сверлить более спокойно. Пятьдесят сантиметров, семьдесят, метр... Стало уже тепло, пришлось распахнуться. Бур провалился на отметке «один метр двадцать сантиметров».
— При такой толщине можно жить спокойно, -резюмировал командир. —
— И для титловского Ил-12 тоже отлично.
Штурман тем временем, лежа на животе, определял секстаном высоту солнца для уточнения координат посадки. Бортмеханикам Виталий Иванович дал команду ставить палатку и заниматься самолетом.
— А мы, Саша, пойдем посмотрим нашу взлетно-посадочную полосу, обозначим ее. Бери бур, флажки, маленькие полотнища. Аккуратов нам поможет. Проверим толщину льда по всей длине полосы — в начале, середине и конце.
Валентин Иванович прихватил с собой и винтовку на всякий случай:
— Тюлени и моржи не страшны — убежим. А вот медведи ходят, и быстро ходят. Это вам не в зоопарке за забором...
Беседуя, мы неторопливо прошли по лыжному следу. Принимая шаг за семьдесят сантиметров, насчитали от тороса до тороса тысячу двести метров. Границы взлетно-посадочной полосы обозначили черными флажками, ширина ее получилась в среднем около тридцати метров. Промеры толщины показали с обоих концов полосы по сто двадцать сантиметров, а в середине- девяносто сантиметров.
— Теперь для приема Титлова настоящий аэропорт готов, — заключил Аккуратов. — Можно сказать, добро пожаловать! Не то что нам...
— У нас, «лыжников», такая служба, — возразил Виталий Иванович. — Найти, сесть, проверить, подготовить... Каждому свое...
На обратном пути к самолету я закидал командира вопросами:
— Виталий Иванович! В Москве мне было все ясно, а теперь непонятно. Как определить толщину, ровность льдины? При чем тут цвет лыжни? Почему надо заруливать в «карман»?
— Стоп, стоп, стоп. Не все сразу, давай по порядку, — притормозил меня командир. — Отвечаю на первый вопрос. Выбирая льдину, учитывай прежде всего район океана. Старый паковый лед имеет постоянную толщину, не менее трех-четырех метров. Но мы садимся на замерзшие разводья среди пака, здесь толщина льда непостоянна-от двадцати сантиметров до двух метров, она зависит от времени начала замерзания.
— А при чем здесь район? Ведь время года то же самое и океан один, — усомнился я.
— Один-то один, но лед в нем разный. Ветви Гольфстрима, например, доходят до Новой Земли, до Земли Франца-Иосифа. Гольфстрим — течение теплое, лед за то же зимнее время нарастает медленнее, толщина бывает всего двадцать-сорок сантиметров. Сам понимаешь, для посадки тяжелых самолетов явно недостаточно. Тем более что лед соленый...
— А чего тогда выдумывать: садиться на пак, да и все тут. Как Водопьянов в тридцать седьмом.
— Всё, да не всё, — вмешался в разговор Аккуратов. — Когда мы садились на пак в тридцать седьмом, наши тяжелые самолеты были на лыжах. Но пробег и разбег у них был не больше, чем у Ли-2. А сейча_с_-нам нужны полосы длиной не менее километра, что--бы посадить тяжелые колесные самолеты. Даже и километра мало — до двух нужно. На паковом, льду; такую длинную полосу трудно найти, легче на замера-ших полыньях. Вот и приходится посылать вперед разведчиков — лыжные Ли-2.
— Спасибо, Валентин Иванович, понял. Только теперь вы, Виталий Иванович, объясните насчет солености льда. Вы упомянули...
— С соленостью очень просто, — улыбнулся командир. — Если будешь садиться в Игарке, на протоку Енисея, то есть на пресный лед, тебе хватит и тридцатисантиметрового льда. Даже двадцать пять сантиметров. А если в бухте Тикси, где лед соленый, то тебе и сорока сантиметров не хватит. Соленый лед менее прочный. Кстати, учти — морская вода замерзает не при нуле градусов, как пресная, а при минус двух градусах. Молодой лед из морской воды всегда соленый, но со временем опресняется. Если льдина старая, годовалая например, можешь отколоть кусок и варить борщ. Старый лед, даже из соленой морской воды образовавшийся, всегда пресный
— Хорошо, Виталий Иванович. Давайте конкретно, как вы в нашем районе толщину льда определяли?
— Есть одна закономерность Вот взгляни налево Паковый лед возвышается над уровнем нашей полосы, замерзшей полыньи, на полметра, а то и на метр. Надувы снега сглаживают обрывистые «берега» — их хорошо было видно и с воздуха Значит, за зиму здесь поработала не одна пурга Следовательно, полынья старая, и лед должен быть толстым. А если «берега» пака обрывистые, значит, не было ни одной порядочной метели. Полынья, стало быть, свежая, и лед тонкий.
— Ну а при чем тут цвет лыжни после касания?
— Это, Саша, последняя проверка. Если след темнеет, значит, снег как бы промокает, то есть толщина льда менее тридцати сантиметров. Тогда давай полный газ и уматывай.
— А если белым остается?
— Белый — хорошо. Но на всякий случай старайся зарулить в «карман». Там лед всегда бывает толще за счет «подсовов», которые возникают при подвижках, когда льдина наползает на льдину. В «кармане» можешь остановиться и проверить толщину льда... Видишь, как просто... Только не обольщайся, главное — опыт. Полетаешь, посмотришь, своими руками потрогаешь... Лет через десять станешь академиком, это я тебе обещаю.