Автор: Оскар КУРГАНОВ, писатель
Выходные данные: «Известия» от 24 августа 1996 г.

Предупреждение: статья изобилует ошибками и неточностями, носит скандальный а не исторический характер.

12 августа 1937 года, в 18 часов 23 минуты, с подмосковного Щелковского аэродрома вылетел через Северный полюс в Америку на четырехмоторном самолете прославленный летчик, Герой Советского Союза Сигизмунд Александрович Леваневский. Экипаж состоял из шести человек — второй пилот Николай Кастанаев, штурман Виктор Левченко, бортрадист Николай Галковский, бортмеханики Александр Побежимов и Сергей Годовиков. Леваневский полагал, что должны лететь еще два человека — конструктор самолета Болховитинов и автор этих строк, в те годы — очеркист газеты «Правда». (Однако накануне старта, после встречи с высоким начальством, Леваневский не без смущения сообщил нам: не летите).

Маршрут беспосадочного перелета был вычерчен на штурманской карте Виктора Левченко: Москва-Северный полюс—Аляска. Тяжелый самолет как будто растворился в воздухе

С первого же часа движения самолета Н-209, как его условно называли, я находился в штабе перелета — сюда поступали короткие донесения радиста Галковского. На их пути встретился туман, самолету грозило обледенение, но экипаж успешно боролся с ним, поднимаясь поближе к солнцу, что было нелегко для машины, загруженной бензином.

Через двадцать часов 17 минут полета поступило сообщение, что самолет пролетел над Северным полюсом. А уже несколько минут спустя в штабе приняли тревожную радиограмму: «Правый крайний мотор вышел из строя в связи с неполадками в маслопроводе, ждите...». На этом радиосвязь оборвалась.

Последнее слово — «ждите» — не раз повторяли тогда газеты и радиостанции мира. Ждали, слушали, звали Дни и ночи.

Еще тогда, в августе 37-го. высказывались самые различные предположения. Столкновение, вызвавшее удар? С торосом? невозможно: самолет находился на сравнительно большой высоте Остановка всех моторов и внезапное падение в воду? Но на борту были два выдающихся пилота — Леваневский и Кастанаев, они могли спланировать. И радиостанция должна была действовать до последней минуты:

Галковский был великолепным мастером своего дела. Разумеется, возникал разговор и о вредительстве — весьма распространенном в те годы объяснении всех бед. Но до самого старта на борт самолета допускались только участники перелета.

Вскоре начались поиски исчезнувшего самолета.

На остров Рудольфа направили большой авиационный отряд — двадцать четыре самолета, в том числе тяжелые, дальние, бомбардировщики, пилотируемые Героями Советского Союза Водопьяновым, Молоковым, Алексеевым и Мазуруком. Они обследовали всю трассу, по которой летел Леваневский, — до Северного полюса и далеко за ним. Сюда же был направлен дирижабль. К несчастью, во время поисков он разбился, и все находившиеся на его борту погибли. Их тела доставили в Москву и похоронили на Новодевичьем кладбище. Одна беда вызвала другую. И все же поиски продолжались до наступления полярной ночи. Ни самолета Н-209, ни его обломков, никого из шести отважных авиаторов, живых или мертвых, не нашли.

Поиски велись и со стороны Аляски. Помощь предлагали американские летчики, при этом подчеркивали — бесплатно. Леваневский был чрезвычайно популярен в Америке. Его имя впервые появилось на первых страницах газет и а передачах американских радиостанций в 1933 году, когда он спас Джеймса Маттерна, летевшего вокруг света на самолете с громким названием — «Век прогресса».

На Аляску же Леваневский прилетел через год вместе с летчиком Слепневым и полярником Ушаковым — они закупили американские самолеты и вылетели спасать экспедицию с затонувшего в Баренцевом море парохода «Челюскин». И, наконец, в 1936 году Леваневский и Левченко на американском самолете «Валти» пролетели от Лос-Анджелеса до Москвы.

Кроме всего прочего, масштаб поисковых операций должен был показать всему миру, что Советский Союз и его вождь не жалеют сил и денег. чтобы спасти попавших в беду летчиков.

«О чем хлопочете? Есть более важные дела»

Через год после старта, 12 августа 1938 года, было опубликовано правительственное постановление, которое официально признало, что самолет и его экипаж погибли и что

— «для увековечения памяти товарищей Леваневского, Кастанаева, Левченко, Побежимова, Годовикова и Галковского воздвигнуть памятник в городе Москве»...

Памятник не воздвигли, хотя о нем многие хлопотали. Тайна гибели самолета оставалась тайной. Она породила немало легенд и до­мыслов. Мало того — ею даже воспользовался в начале войны гитлеровский министр пропаганды Геб­бельс. Верный своему циничному признанию, что только большая ложь может выглядеть достоверной, он объявил, что в налетах немецкой авиации на Москву участвует и Сигизмунд Леваневский (такие листовки находили под Москвой).

Конечно, лжи не верили, хотя она и была большой. Но все же у кого-то возникали сомнения. Именно этого и добивалась фашистская пропаганда. Как ни прискорбно, примерно такой же позиции придерживались иные наши государственные мужи.

— Вы о ком хлопочете? О Леваневском? Есть более важные дела,

— ответили однажды мне на письмо об установлении памятника.

Мне кажется, тайна эта заслуживает не забвения, а расследования.

... В 1938-м пришла еще одна арктическая беда. Дрейфующая льдина, на которой находились зимовщики первой станции «Северный полюс» Иван Папанин, Эрнест Кренкель, Петр Ширшов и Евгений Федоров, раскололась на три части. Была организована еще одна спасательная экспедиция, в которой довелось участвовать и мне.

Два небольших ледокольных парохода, «Мурман» и «Таймыр», пробились в те февральские штормовые дни 1938 года к четырем бедствующим зимовщикам. И вот, еще на льдине, когда опасность для ее обитателей еще не миновала, возник разговор о судьбе Леваневского и его экипажа, возможных причинах гибели. Великий радист Кренкель, сам не раз попадавший в трагические ситуации, взвешивал, постигал смысл последней радиограммы Галковского, последнего слова — «ждите». Стало быть, размышлял Кренкель, Галковский был уверен, что еще сумеет что-то передать...

Тогда-то и было высказано впервые предположение, что только внезапный взрыв или пожар, мгновенно охвативший самолет, могли помешать Галковскому передать Москве еще хотя бы слово. Версия эта обсуждалась и после возвращения в столицу, но серьезного анализа так и не было.

Еще через год мы с Иваном Папаниным обратились с предложением создать новую комиссию для расследования всех обстоятельств гибели самолета Леваневского. Ответ получили от одного из помощников Вышинского: «Дело это закрыто, и возвращаться к нему не будут».

В Америку через Северный полюс

Впервые идею беспосадочных полетов из Москвы в Америку через Северный полюс выдвинул Леваневский. Он написал об этом Сталину и полагал, что ответ будет не скоро: замысел по тому времени смелый, дерзкий, нужен самолет-гигант, который смог бы лететь без заправки горючим не менее десяти тысяч ки­лометров... Сигизмунд Александрович даже собирался уехать на неделю из Москвы. Но через два часа после передачи своего письма дежурному у Спасских ворот Кремля его вызвали к Сталину.

— Покажите, по какому маршруту вы хотите лететь, — позвал его Сталин к карте, висевшей в кабинете. Но Леваневский развернул свою карту. (К ней я еще вернусь). На ней были вычерчены «воздушные пути будущего», как он их назвал. Все они проходили через Северный полюс, были прямыми, короткими и соединяли Москву с Америкой, да и не только с Америкой. По одной из этих трасс, выделенной на карте красной линией, и собирался лететь Леваневский.

— Что ж, интересный замысел, — одобрил Сталин. — На каком самолете собираетесь лететь?

— Есть такой одномоторный самолет конструкции Андрея Николаевича Туполева — АНТ-25.

— АНТ-25? — переспросил Ста­лин. — Для такого перелета надо будет подумать о более звучном названии... Что ж, назовем этот путь именем его первооткрывателя, — пристально посмотрел на летчика Сталин.

Впоследствии Леваневского упрекнули в том, что он не догадался назвать этим первооткрывателем Сталина, но летчик был далек от дворцовых игр и промолчал. (Чкалов был более находчив — свой перелет до Николаевска-на-Амуре он назвал «сталинским маршрутом»).

Триумфы и процессы

В то время Леваневский не мог знать о тайном замысле Сталина — совместить попет через Северный полюс в Америку и судебный процесс над Зиновьевым и Каменевым.

Их уже приговорили к тюремному заключению, но расправа была еще

впереди. В сущности, быстрый ответ Сталина на письмо Леваневского был связан с этим замыслом.

Весь мир будет с восхищением следить за беспосадочным почти трехдневным полетом, а тем временем в Октябрьском зале Дома Союзов провести суд над главными соперниками, арестованными еще в ночь на воскресенье, 16 декабря 1934 года, вскоре после убийства Кирова.

Леваневский, а впоследствии Чкалов, Громов, Папанин, все герои, все народные кумиры, стали участниками коварного замысла Сталина — проводить суды над «врагами народа» одновременно с героическими авиаперелетами и весьма популярными в те годы арктическими экспедициями.

Августовские дни 36-го года Москва гремит оркестрами, песнями, овациями — встречают Чкалова, Байдукова, Белякова из Америки. В сибирских городах не менее шумно встречают Леваневского на пути из Лос-Анджелеса в Москву. И в эти же дни всенародного ликования, как их тогда называли, 19 августа, в Октябрьском зале начинается судебный процесс, который Сталин и Ежов готовили два года: судили Каменева, Зиновьева и еще четырнадцать таких же, как и они, невинных людей. А через пять дней — 24 августа — всем им был вынесен смертный приговор, и в тот же день были казнены люди, стоявшие у истоков коммунистического движения в России.

По такому же сценарию были проведены судебные процессы в 1937 году. Двадцать первого мая были высажены на Северный полюс, на дрейфующую льдину, Папанин, Кренкель, Ширшов и Федоров и их снаряжение, рассчитанное на длительное время.

Экспедиция эта пробыла на

льдине семнадцать дней. 6 июня вылетела на остров Рудольфа, оставив на дрейфующей льдине четырех исследователей. Естественно, вся страна с волнением следила за судьбой полярников. 20 июня 1937 года Чкалов, Байдуков и Беляков вылетели через

Северный полюс в Америку, по маршруту Леваневского, и через 63 часа беспосадочного полета приземлились в городе Ванкувер.

Эти два события как бы соединились в сознании людей во всем мире. А в это время — 11 июня 1937 года — были приговорены к смертной казни и расстреляны выдающиеся полководцы Красной Армии во главе с маршалом Тухачевским.

И, наконец, 2 марта 1938 года, 8 тот самый день, когда спасенные Папанин, Кренкель, Ширшов и Федоров добрались до ледокола, который должен был доставить их на Большую землю, в том же Октябрьском зале Дома союзов начался судебный процесс над Бухариным, Рыковым и еще шестнадцатью подсудимыми. И хотя все «актеры» были на своих местах — и армвоенюрист Ульрих, и прокурор Вышинский, а за кулисами — Сталин и Ежов, судебное действо все время останавливалось. Все объяснилось тем, что Бухарин не признавал свою вину и держал себя достойно. Все это отражалось на темпах возвращения полярников в Москву, где готовились к торжественной, грандиозной встрече. По замыслу режиссеров она должна была перекрыть все, что происходило на судебном процессе. Но Бухарин своим упорством и стойкостью путал все карты.

Ледокол «Ермак», на который мы все, участники экспедиции, пересели в Баренцевом море, был направлен в Таллин за углем, хотя в нем не нуждался. Через три дня всей экспедиции разрешили прибыть в Ленинград. Но и там сообщили, что Москва еще не готова к торжественной встрече зимовщиков. И только ночью 17 марта 1938 года специальным поездом мы выехали в Москву. Был даже отложен на один день ранее объявленный прием в Кремле.

В газетах, заполненных статьями, очерками, репортажами, фотографиями, посвященными «героям Северного полюса», было напечатано короткое сообщение о том, что Бухарин, Рыков и остальные подсудимые приговорены к смертной казни и минувшей ночью расстреляны.

Не сомневаюсь, что миллионы людей, заполнивших привокзальную площадь и все ведущие к Кремлю улицы, прочитали это сообщение, но для них самым важным, волнующим событием в этот день было возвращение четырех зимовщиков. Они бросали цветы к колесам открытых украшенных гирляндами «линкольнов», специально закупленных для этих торжеств. В машинах в полярных меховых куртках стояли Папанин, Кренкель, Федоров и Ширшов. А за ними ехали те, кто добрался до них и снял с льдины. Машины двигались по десятикилометровому живому коридору, образованному жителями Москвы. Не смолкали оркестры, а из радиорупоров, установленных на балконах, плыла над городом песня, славящая Сталина...

Я далек от мысли, что миллионы людей, встречавших героев, превращались в некую бездумную толпу. Не могу согласиться и с тем, что страх гнал этих людей на демонстрацию или торжества, Нет, это не так. Сталин сумел увлечь их большой идеей, фантастической, несбыточной, утопической, обещавшей счастливое будущее для всех, не только для избранных. К тому же великие труды и подвиги выдающихся людей, «титанов мысли и отваги», молва приписывала гению Сталина — он, мол, всех их вдох­новлял. Конечно, действовал и страх, но без веры в коммунистические идеи, одним только устрашением вести за собой сотни миллионов людей нельзя.

С тех пор прошло шестьдесят лет, но и в наши дни мы видим на улицах людей, несущих сталинские портреты и воспевающих его «великие дела». Даже с высоты прожитых лет они, ослепленные им, не видят всего, что открылось миру: героические эпопеи, которыми мы, люди старшего поколения, гордились, омыты кровью талантливых, высокообразованных, умных, честных, дерзновенных, смелых сынов народа.

К ним я отношу и Сигизмунда Александровича Леваневского.

Версия

За последние годы, перечитывая записи, возвращаясь к событиям и фактам шестидесятилетней давности, я прихожу к убеждению, что все нити катастрофы, произошедшей 13 августа 1937 года с самолетом Леваневского, ведут к Сталину. Или, во всяком случае, — к исполнителям его воли, которая порой выражалась намеком, кивком головы, жестом, мимикой.

Прерванный полет 1935 года, открытие новой северной воздушной трассы, которую в годы войны так и назвали — «трассой Леваневского» — из Лос-Анджелеса в Сибирь — был совершен на американском, а не на советском самолете, что крайне раздражало Сталина. Немилость его проявилась и в том, что встречу и прием Леваневского и Левченко после их прилета в Москву поручили Кагановичу, а обычный в таких случаях «пир в Кремле» был заменен скромным ужином в Моссовете.

Во время подготовки к перелету на самолете конструкции Болховитинова Леваневскому «советовали» отложить его на год: "вверху" (при этом поднимали палец вверх) не хотят показывать новый скоростной бомбардировщик в Америке. Леваневский допытывался: кто наверху — Сталин? В ответ — молчание. Но вскоре летчику сообщили, что Ста­лин, наоборот, одобряет задуманный Леваневским перелет. Помню, что в тот день Сигизмунд сказал нам:

— По-видимому, готовится еще один судебный процесс.

За два часа до старта к Леваневскому на Щелковский аэродром приехал молодой человек, предъявил свое удостоверение, подписанное самим наркомом Ежовым, и передал картонную коробку, упакованную и опечатанную: «Подарок Сталина жене Рузвельта — две шубы и банка черной икры». Коробку принял Левченко, отнес ее в кабину самолета. Мне же Леваневский, прощаясь, тихо сказал: «Вот вместо вас летит таинственная коробка».

Через двадцать часов полета радист Галковский передал: «Ждите...».