КОНЕЦ
Я все-таки доделал оставшиеся маршруты, работая из Темпа. Я доделал их только потому, что надо было выполнить план на все сто процентов, иначе экспедиция лишалась бы денежной премии.
Я вернулся из последнего маршута в самом конце сентября и кто-то сфоторграфировал меня вместе с другим геофизиком, как только я вылез и кабины.
Эта фотография и сейчас висит у меня на стене в моем канадском доме – усталые заплывшие глаза, черная борода, баул через плечо, карабин подмышкой, резиновые сапоги, снег на галечной косе и палатка на заднем фоне. Тогда я не знал, что это будет моя последняя фотография на острове Котельном, в Советской Арктике, в моей стране. Тогда я был просто очень усталым и очень хотел домой, в Ленинград.
А потом за нами прилетел Ли-2 и мы все с радостью забились в пустой грузовой отсек, где было почти так же холодно, как и на открытом воздухе. Но это уже было неважно - мы летели на материк. Мы устроились, как могли, на своих мешках и баулах, самолет оторвался от земли, под крылом промелькнули наши заброшенные палатки, ближние сопки острова утонули в морозном тумане и под крылом зачернела ледяная вода моря Лаптевых. Мы с облегчением, несмотря на строжайший запрет, дружно закурили, отметив долгожданный конец сезона и начало длинного, постепенного возвращения в цивилизацию.
Глядя, как неимоверно быстро и легко пролетают под крылом те самые места, где я еще несколько дней назад тащился с черепашьей скоростью в натуженно ревущем вездеходе, я искренне радовался, что все уже позади и не испытывал ни малейшего сожаления, что расстаюсь с этим чужим и холодным пространством, где я умудрился благополучно выжить. Но я тогда и не подозревал, что этот холодный и неприветливый мир незаметно, ненастойчиво и негласно, внедрился в меня и пустил во мне невидимые, но цепкие корни. Уже потом, отогревшись в семейном тепле и уюте, вернувшись к своему столу в институте и втянувшись в упорядоченную нормализованную городскую жизнь, стал ловить себя на том, что все чаще и чаще вспоминаю все, что было тогда со мной на острове Котельном, но уже без плохого, без усталости, опасности и беспомощности, без холода и неудобств. Просто вдруг реальность отступала в сторону и наплывали вдруг голубые торосы и снега пролива Лаптева, тонущие в розовом свете, долгие, нежно окрашенные закаты или зеркально сверкающие замороженные пески Земли Бунге. Постепенно я понял, что просто люблю этот необъяснимо красивый, полупризрачный, молчаливый и застенчивый мир.
Мы наделали тогда много вреда. Мы ворвались в этот мир со своими ревущими машинами, носились по острову взад и вперед, ранили тундру стальными гусеницами, набросали пустых бочек, убили сотни оленей и загубили десятки нерожденных еще, и, доломав свои несчастные вездеходы, исчезли, как будто нас там и не было. С тех пор прошло почти тридцать лет. Примерно столько, сколько нужно, чтобы заросли следы наших вездеходов на тундре – моя любимая Арктика очень долго залечивает раны, которые ей так легко нанести.
Я не знаю, что там происходит сейчас. Может быть, за недостатком денег в обнищавшей стране, закрылись все полярные станции и уже негде отдохнуть после тяжелого перегона. Может быть, за ненадобностью, убрали с острова роту ПВО, может быть, опустели и промерзли насквозь бараки аэропортика в Темпе и не с кем выпить теперь в теплой кают-компании и посмотреть старый фильм под завывание пурги. Не знаю. И нисколько не пожалею, если это действительно так. Потому что мы там не нужны. Там нужно только, чтобы стало тихо и все вернулось в свое изначальное, вечное состояние. Пусть моя любимая Арктика крепко и спокойно спит.
Я не знаю, вернусь ли я когда-нибудь в те места. Скорее всего - не вернусь никогда. А ведь из Канады так близко, только махнуть через Северный Полюс, но все никак не получается, все не пускает судьба, а время уходит. Но если вдруг получится так, что я вернусь, то обещаю, что все будет по другому. Обещаю, что не буду там носиться по тундре, шуметь и мусорить. Обещаю, что войду осторожно, чтобы только не разбудить мою любимую, и тихо сяду где-нибудь в уголке. Мне уже ничего особенного не надо, я буду только сидеть и смотреть, надеясь, что вот-вот снова загорится над проливом тот розовый свет, как много, много лет назад. Скорее всего, я этого не дождусь. Тогда я осторожно, стараясь не шуметь, уйду обратно, откуда пришел. И уже навсегда.
Лев Липков
Калгари, Канада
1999-2000